Задняя
стена
ниши была проломлена,
в пролом
этот можно было
запросто
просунуть
ладонь. Морщась
от холода и
накатившего
вдруг отвращения,
Аким
пошарил в
проломе. Пальцы
коснулись
чего-то хрупкого,
неживого. Оно
и было неживым
— то,
что он вытащил
из пролома. На
истлевшей,
выбеленной
временем человеческой
фаланге маслено-черным
поблескивал
массивный
перстень.
Нет,
Аким
не
испугался.
После
смерти
Натальи он не
боялся уже
ничего. Вгрызающееся
в душу
отчаяние
придавало
сил, заставляло
торопиться,
направляло
по верному
пути. Перстень
был памятный,
Аким
не раз видел
его на фотографиях
и портретах
Саввы, но Савва
давно
гниет в земле,
кто
замурован
в колонне? Кто
охраняет
покой мертвых
муз?
У
него ушло
меньше суток,
чтобы понять,
кому принадлежал
перстень. Мельпомена,
пропавшая
без вести жена
Саввы Стрельникова,
предшественница
Натальи, еще
одна
отвергнутая
муза... А утром
следующего
дня
Аким не увидел
своего
отражения в
зеркале из-за
написанного
кровью
послания:
«Не
становись на
моем
пути!»
Кровь была его
собственная,
она до
сих
пор сочилась
из вспоротого
опасной бритвой
бока. Чужое
послание,
написанное
его
собственной
рукой
и его кровью...
Вот все и встало
на свои места.
Почти
встало,
надо
лишь
узнать, отчего
беснуется
заточенная
в павильоне
Мельпомена.
Или не
нужно ничего
узнавать? Сколько
смертей на ее
счету? У кого
еще
она
воровала жизнь
и память? Чьими
еще
руками творила
зло?
Слишком
мало времени.
Он уже почти
беспомощный
старик. Не в
его силах искать
доказательства
вины, но
он еще может
привести приговор
в исполнение!
Книги по оккультизму,
старые, с пожелтевшими
от времени
страницами,
Аким нашел в
личной
библиотеке
Саввы.
Вот и еще
одно доказательство
его злодейства.
Злодейство,
подпитанное
гениальностью,
— что
может быть
страшнее и
опаснее?!
Действовать
пришлось
большей
частью по наитию.
Информации
в старых книгах
было совсем
мало, но кое-что
Аким все-таки
узнал. Он готовился
к предстоящему
целый день.
Принес
к павильону
дрова, для
надежности
запасся бензином,
оставалось
лишь дождаться
темноты.
Мельпомена
его опередила!
Может, читала
в его душе, как
в открытой
книге, а может,
за годы заточения
поднаторела
в своих сумрачных
интригах. Аким
сгружал хворост
у стен
павильона,
когда услышал
голоса. На смотровой
площадке
стояли
двое. Парня он
узнал сразу,
а вот
девушку...
В замершей
у ограждения
незнакомке
не осталось
ровным счетом
ничего
от Марты. Даже
белокурые
волосы
взвивались
над головой
хищными змеями.
Время уходит!
Нужно спешить!
Колонна
оказалась
хлипкой.
Всего нескольких
ударов молотком
хватило, чтобы
она пошла
крупными
трещинами. Еще
удар —
и к ногам
Акима
упало то, что
осталось от
Мельпомены.
Он не
был брезгливым,
годы в лагерях
приучили
его к
стойкости, но,
поднимая с
пола истлевшие
останки, он
старался не
смотреть на
обтянутый
пергаментной
кожей
череп, не заглядывать
в полыхающие
адским огнем
глазницы.
Костер,
щедро подкормленный
бензином, взметнулся
до небес,
но продолжал
жадно тянуть
к Акиму огненные
щупальца. Время
пришло!
На
мгновение
ему показалось,
что огонь
захлебнулся,
не в силах переварить
эту страшную
жертву,
но тут
в ночное небо
взметнулся
сноп искр, а
тишину разбудил
отчаянный
крик боли и
ненависти. Вот
и все,
вот он и привел
в исполнение
смертный приговор.
Мельпомене
не вырваться
из огненной
ловушки. Но
осталось еще
кое-что. Кое-что
очень
важное.
Шкатулка
со странными
безделушками
тоже
должна исчезнуть.
Что это
будет, наказание
или
избавление,
Аким
не знал,
но сердцем
чувствовал
свою правоту.
Первой
вспыхнула
шаль
цвета
берлинской
лазури, радостно
взметнулась
к небу
огненной
птицей, шелковыми
крыльями раздувая
костер
еще сильнее.
—
Спасибо...
— ласковый
шепот
не то
за спиной, не
то в голове. —
Спасибо
тебе...
…Тряпичная
роза расправляет
огненные
лепестки. Атласная
лента просыпается
сизым
пеплом.
Гранатовый
6раслет нетерпеливо
пощелкивает.
Со стоном лопается
хрустальный
флакон. Жемчужное
ожерелье
юркой змейкой
обвивает серебряный
гребень. А в
ушах громким
речитативом
звучит одно
и то же: «Счаси6о,
спасибо, спасибо...»
И
самое главное
— портсигар
Наты, украденный
его собственными
руками, украденный
так же, как была
украдена ее
жизнь. Последняя
связующая нить
или оковы?.. Надо
решиться, время
уходит...
Портсигар
исчезает в
бушующем пламени.
На фоне костра
даже черный
бархат неба
кажется выцветшим
и тусклым. На
этом тускло-сером
фоне Аким не
сразу замечает
болтающуюся
над бездной
человеческую
фигуру. Сердце
сжимается от
острой боли,
сил не осталось
даже на то, чтобы
дышать, но еще
не все дела
сделаны, не все
долги розданы.
Там, наверху,
Марта! Его маленькая
девочка...
...Говоришь
все труднее,
боль выжигает
внутренности,
сжимает горло
стальными
тисками, но он
должен. Покаяться,
снять с души
камень... Еще
чуть-чуть, успеть
рассказать
самое главное.
Теперь, на пороге
смерти, уже
можно...
Боль
отпускает, но
это не капитуляция,
а всего лишь
милость победителя.
Как же радостно,
как же горько,
стоя у последней
черты, услышать:
«Дедушка, не
уходи!»
Слишком
поздно... Ничего,
они молоды, у
них впереди
долгая и счастливая
жизнь, а он уходит
не в никуда, он
уходит к своей
Наталье. Вот
она присела
рядом с Мартой,
улыбается
ласково, как
в далекой юности,
касается его
небритой щеки
прохладными
пальцами.
—
Здравствуй,
Наталья... —
слова
срываются с
губ сизыми
облачками.
—
Здравствуй,
Аким. Я ждала
тебя...
Эпилог
Предновогодняя
суета
подкралась
неожиданно.
Наверное, живи
они с Мартой
в городе, то
почувствовали
бы приближение
праздников
раньше, но здесь,
на даче, время
текло по своим
собственным
законам.
Ощущение
праздника
вместе с лохматой
елкой, бутылкой
коньяка и ящиком
рыжебоких
абхазских
мандаринов
принес в их дом
Лысый.
—
Братья
и сестры! —
заорал
он с порога. —
С
наступающим
вас Новым годом!
— Не
рановато ли,
брат? —
Арсений
перехватил
у друга бутылку,
скосил взгляд
на дисплей
настенных
часов. До Нового
года еще три
дня.
— А
порепетировать?!
Лысый аккуратно
пристроил в
углу елку, поцеловал
в щеку Марту,
потрепал за
ухом радостно
и
нетерпеливо
поскуливающего
Грима. —
Вот
мы сегодня
проведем генеральную
репетицию,
потренируемся
украшать елку,
поводим хороводы,
а потом с чистой
совестью приступим
к официальным
празднованиям.
—
Как рука?
— он
кивнул на давно
уже
зажившее
запястье Арсения.
—
Нормально,
как-видишь, —
усмехнулся
Арсений. — Сколько
можно спрашивать?
Почти три месяца
прошло. Тут
любая рана
заживет.
