Снова
подул, успокоившийся
было ветер, и
ноздри защекотал
запах гари.
Внизу, у стен
павильона,
что-то
происходило,
что-то, не зависящее
ни от Арсения,
ни, кажется, от
Мельпомены.
Мягко, но решительно
он оттолкнул
Марту, придерживаясь
за перила, встал,
перегнулся
через ограждение.
Внизу
полыхал костер.
Рядом, опираясь
на черенок
лопаты, безмолвной
статуей стоял
человек...
—
Думаешь,
уничтожив меня,
ты победишь?
—
Губ коснулось
ледяное дыхание,
а вокруг шеи
обвились невидимые
холодные руки.
—
Глупый-глупый
Крысолов! Ты
пойдешь со
мной...
Костер
взорвался
снопом искр,
и окружающий
мир потонул
в нестерпимом
сиянии...
Ната.
Исповедь.
Ната
изо всех сил
старалась быть
Савве хорошей
женой, но когда
ей уже начинало
казаться, что
все у них будет
хорошо, в мир
ее снов врывалось
нечто настолько
страшное, что
утреннее беспамятство
казалось настоящим
благословением.
Только
одно она знала
наверняка:
кошмары как-то
связаны
с Саввой и парковым
павильоном.
Павильон...
Сколько раз
она, беззаветно
влюбленная
в астрономию,
пыталась
воспользоваться
подаренной
мужем обсерваторией.
Не смогла. Мертвые
музы Саввы, эти
прекрасные
и одновременно
страшные, словно
наделенные
собственной
волей статуи
ненавидели
ее так остро
и так искренне,
что она кожей
чувствовала
их ненависть.
Бывшие жены
Саввы не желали
пускать в свое
царство ее,
жену нынешнюю.
А
Савве в их обществе
было хорошо.
Настолько
хорошо, что
работал он
только в павильоне,
а иногда даже
оставался там
ночевать.
Она
бы смирилась.
Не полюбила
бы никогда так
сильно, как
любила первого
мужа, но сделала
бы все от нее
зависящее,
чтобы в ее обществе
Савве было
хорошо. И дочерей
его она любила,
как своих собственных
искренней и
бескорыстной
любовью. Брак
с Саввой превратил
ее в многодетную
мать и в этом
Нате виделось
настоящее
женское счастье.
Все
изменилось
солнечным
октябрьским
утром восемьдесят
четвертого
года. Воздух
сладко пах
умирающими
на кострах
кленовыми
листьями. А еще
неубранные
листья обреченно
шуршали под
ногами, когда
Ната привычно
прогуливалась
по парку.
—
Доброе
утро, Наталья!
Ей
не нужно было
оборачиваться,
чтобы понять,
кто стоит у нее
за спиной. Этот
голос она узнала
бы из тысячи.
Кленовые листья,
и без того яркие,
полыхнули
радостным
багрянцем, а
сердце затрепыхалось,
как в далекой
юности.
—
Здравствуй,
Аким! Как же
долго тебя не
было...
…Он
изменился, из
молодого, статного,
полного сил
и жизни мужчины
превратился
в старика.
Болезненная
худоба, сутулые
плечи, испещренная
морщинами кожа,
пожелтевшие
от никотина
пальцы...
—
Узнала?
— Чужого
лица коснулась
родная, почти
забытая
улыбка.
— А я
все
гадал, узнаешь
ли...
—
Узнала,
Аким. —
Слова
срывались с
губ зябкими
облачками пара,
повисали в
воздухе между
ней и
ее бывшим мужем.
—
Хорошо
здесь
у вас. —
Он говорил
спокойно,
без горечи
и обиды,
а в глазах
горел
тот
самый свет,
который
Ната
не смогла
забыть
все
эти
годы. —
Ты извини,
что я
вот так, незваным
гостем...
Я только
повидаться...
Аким,
когда-то самый
родной, самый
любимый, а сейчас
вот
совсем
чужой. О чем с
ним
говорить?
О том, что
она писала
ему почти
каждый
день, а он за
двадцать лет
не ответил
ни на
одно ее письмо?
О том, как рыдала
ночами
в подушку,
как проклинала
и себя, и его?
Или, может, о
том, как смирилась,
почти
вытравила
из памяти и
сердца?..
— Я
писала
тебе, Аким.
— Дышать
тяжело
от
непрошеных
слез, таких же
непрошеных,
как ее бывший
муж. И скромное
серебряное
колечко, свадебный
подарок Акима,
жжет кожу. —
Почему
ты не отвечал?
— Я
отвечал. —
В глазах,
по-юношески
синих,
отчаяние. —
На каждое
твое письмо...
—
Зачем
ты врешь?! Хоть
сейчас не ври
мне.
Ведь неважно
уже все...
—
Неважно...
— Он
смотрит
не на
нее, а себе под
ноги. На его
стоптанный
башмак приклеился
кленовый лист.
— Спроси
у Саввы, спроси
у своего мужа,
Наталья,
куда
он девал мои
письма.
Спроси, какие
еще
тайны он скрывал
от тебя все эти
годы.
Над
головой
пронзительно-синее
небо, такое же
синее, как глаза
Акима.
И в этой синеве
рыжая
кленовая круговерть,
от которой
можно сойти
сума. Или упасть...
Спасительная
скамейка рядом
и сигареты в
кармане пальто.
Как хорошо, что
она взяла с
собой
сигареты!
Аким
смотрит на
портсигар с
жадным вниманием.
С таким же вниманием
он
рассматривал
носки своих
ботинок. А раньше
он не курил.
Впрочем, раньше
она тоже не
курила...
—
Покуришь
со мной,
Аким?
—
Спасибо.
Он
курит, пряча
сигарету
в кулаке, словно
боится,
что
она может погаснуть
так же, как погасла
любовь Наты.
Все верно, любовь
погасла, но
она хочет
знать,
кто ее погасил.
—
Расскажи
мне, Аким. —
Слова
вырываются
из груди
сизыми облачками
дыма,
тянутся
к синему небу.
— Расскажи
мне правду.
— Ты
не захочешь
знать правду.
— Он
виновато улыбается,
затягивается
сигаретой
глубоко и жадно.
Да,
она
уже
не хочет
знать
правду, но она
должна.
— Я
прошу тебя. —
Рука касается
его руки. Его
кожа холодная
и шершавая
— незнакомая.
— Расскажи!
...Рассказ
Акима
уместился всего
в несколько
фраз, но эти
фразы
перевернули
всю ее жизнь,
отняли
остатки счастья.
— Не
нужно было. —
Аким
встал
со
скамейки, посмотрел
тревожно и
печально
одновременно.
— Я
ж не затем пришел,
Наталья...
Я только
узнать, как вы
с Юленькой. Зря
пришел, не должен
был...
Моя
вина,
ты прости меня,
Наталья.
Как
давно никто
не называл ее
Натальей! Целую
вечность. Отчего
же в сердце
ничего, кроме
боли и жалости?
Как же получилось,
что дотла сгорело
то, что
казалось бессмертным?
—
Прощай,
Наталья.
— Аким
поежился под
порывом
ветра,
поднял воротник
изношенного
пальто. —
Пойду
я...
—
Погоди!
— Ната
сжала
кулаки
с такой
силой, что ногти
впились
в кожу. —
Аким,
куда
ты пойдешь?
Он
замер, сутулые
плечи вздрогнули,
словно она
только что
переложила
на них
неподъемный
груз.
— Тебе
же некуда идти,
Аким, —
сказала
Ната
шепотом.
— Оставайся...
Он
остался работать
садовником.
Неприкаянный,
неузнанный,
чужой. Савва
не видел
в этом
изможденном
старике своего
бывшего
ученика.
Ната не удивлялась.
В последнее
время
Савва сделался
мрачным
и рассеянным,
даже на нее он
смотрел
невидящим
взглядом,
точно не замечал.
Она помнила
этот взгляд,
точно так же
двадцать лет
назад
Савва
смотрел на
Лалу. А потом
вместо
исчезнувшей
живой Лалы
в павильоне
появилась
мертвая
Мельпомена.
Совпадение?
Закономерность?
И что стало с
остальными
музами ее
непостижимого
и всесильного
мужа? Почему
в официальной
биографии жен
шесть,
а муз восемь?
Кем
были
Эрато и Эвтерпа?
Куда исчезли?..
