—
Музы.
— Марта отстранилась,
первой переступила
порог. — Бояться
нужно не их, я
теперь точно
знаю.
Каменные
статуи обступили
обоих безмолвной
толпой, стоило
только оказаться
внутри павильона.
В скудном свете
фонарика даже
насмешливая
Урания выглядела
грозной воительницей,
а у ее мраморных
ног, так же как
и прошлой ночью,
лежали лилии.
— Это
Аким приносит
ей цветы, — сказала
Марта шепотом.
— Каждую ночь
свежий букет.
Ты знаешь, Ната
очень любила
лилии. Она любила,
а я их ненавижу,
они пахнут
смертью. Иди
сюда. — Она поймала
Арсения за
рукав, потянула
за собой к
центральной
колонне. — Когда
ты спросил, где
Макс мог прятать
наркотики, я
кое-что вспомнила.
Он как-то обмолвился,
что устраивать
тайники лучше
всего в том
месте, которое
все обходят
стороной. Здесь
есть только
одно такое
место. — Она
присела на
корточки перед
колонной, в
темноте что-то
щелкнуло, и луч
фонарика высветил
образовавшуюся
в основании
колонны нишу.
— Это
и есть тайник?
— спросил Арсений.
— Да.
Ты можешь проверить,
он не пустой.
Тайник
и в самом деле
не был пустым.
В коробке из-под
обуви Арсений
нашел аккуратно
расфасованные
пакетики с
белым порошком.
Похоже, про
тайник Макса
догадалась
не только Марта,
но и Эдик. Или
не только догадался,
но еще и воспользовался
его содержимым?
Под
руку с утробным
рынком поднырнул
Грим. Арсений
едва успел
поймать его
за ошейник.
— Что
такое, друг? Ты
что-то почувствовал?
— Да,
он почувствовал.
— На плечи легли
прохладные
ладони Марты,
едва ощутимо
пробежались
по шее и затылку.
— У тебя очень
необычный пес.
— Марта взъерошила
его волосы и
спрятала руки
в карманы куртки.
— А ты сам ничего
не чувствуешь,
Арсений?
Он
не чувствовал.
Не чувствовал
ровным счетом
ничего. Ну, разве
только исходящий
от колонны
холод. Что означает
этот холод, он
мог только
догадываться.
— Она
там. — Марта
отступила на
шаг, словно
даже находиться
рядом с колонной
ей было неприятно.
— Кто?
— Одной рукой
Арсений обхватил
за шею нервничающего
Грима, а второй
пошарил в нише.
Пальцы скользнули
по гладкой
поверхности
задней стенки
и почти тут же
провалились
в разлом. Ощущение
холода стало
невыносимым.
—
Мельпомена.
Предпоследняя
жена Саввы
Стрельникова.
— Голос Марты
был теперь еле
слышен. Арсений
отдернул руку,
выпрямился.
—
Все
думали, что она
сбежала с любовником,
а она не сбежала,
она здесь. Он
замуровал ее
в колонну. Тайник
лучше делать
в месте, которое
все обходят
стороной. Вот
в таком месте...
Творец,
1984 год (Урания)
Свое
восьмидесятичетырехлетие
Савва отмечал
скромно, в кругу
семьи. Жена,
дочери, внуки...
Что еще нужно
для спокойной
и светлой старости?
Возможно, простому
обывателю,
старику, жизнь
которого перевалила
на девятый
десяток, больше
ничего и не
нужно, но Савва
не был обычным
стариком! Черт
возьми, он вообще
не чувствовал
себя стариком!
Да и не выглядел.
Он не знал, что
поддерживало
в нем бодрость
и молодость
духа: то ли
творчество,
то ли ежедневное
общением с
музами, то ли
свет, исходящий
от Наты...
Нет,
Ната тут точно
ни при чем. Это
было странно,
непостижимо,
но это оставалось
фактом. Ната
по-прежнему
светилась
сильно и ровно,
как двадцать
лет назад, вот
только свет
этот больше
не обладал
живительной
силой для Саввы.
Сначала это
удивляло, потом
начало раздражать,
а сейчас... сейчас,
сидя во главе
праздничного
стола, Савва
с трудом сдерживал
ярость.
Это
несправедливо!
Ната в свои
пятьдесят
выглядела как
тридцатипятилетняя,
а он вынужден
довольствоваться
теми жалкими
крохами, которыми
делятся с ним
музы. Он не может
так жить! Зачем
ему нужен ее
бесполезный
свет? Зачем она
ему нужна?..
-
С днем
рождения, дорогой!
Наша
смотрела ему
в глаза, и было
совершенно
непонятно,
каких демонов
она успела
разглядеть
на дне его зрачков.
Она была самой
странной, самой
непостижимой
из его жен. Он
прожил с ней
двадцать лет,
но до сих пор
не подобрал
ключик к ее
душе. Ната его
так и не полюбила.
Благодарность
— вот,
пожалуй, единственное
чувство, которое
она к нему
испытывала.
Да и когда это
было? Сколько
лет назад? А
что сейчас?
Внешняя безупречность,
соблюдение
приличий, раздельные
спальни... Даже
к недавно нанятому
садовнику,
заскорузлому
и неопрятному,
она, кажется,
испытывала
больше чувств,
чем к собственному
мужу. Она находила
время, чтобы
поговорить
с каждым в доме.
С каждым, кроме
него —
Саввы...
—
Спасибо,
Ната. —
Он
улыбнулся, и
по ее до сих
пор безупречно
красивому лицу
промелькнула
тень. —
Надеюсь,
ты знаешь, как
много значишь
для меня, любимая?
Она
знала. Савва
понял это по
тому, как напряглись
и побелели ее
губы, как пальцы
нервно сжали
льняную салфетку.
Она знала его
лучше всех
остальных его
жен. За двадцать
лет трудно
сохранить в
тайне абсолютно
все.
Ната
боится муз,
ненавидит
павильон, никогда
не пользуется
обсерваторией.
Что это, необоснованный,
чисто интуитивный
женский страх
или нечто большее?
Что знает она
о его музах?
Что успела
узнать о нем
самом? Что-то
непременно
должно было
произойти в
ее жизни, что-то
особенное,
заставившее
ее закрыться
окончательно,
перерезать
ту тонкую
энергетическую
пуповину, без
которой Савве
не жить.
Может,
дело в павильоне?
Ната переступила
его порог только
однажды, когда
еще безумно
влюбленный
в нее Савва
закончил обустраивать
обсерваторию.
Тогда он так
и не понял, что
заставило ее
побледнеть,
отчего она едва
не потеряла
сознание и
наотрез отказалась
принимать его
щедрый
подарок. Возможно,
смерть, прикидывающаяся
мраморными
изваяниями,
смогла до
нее
дотянуться,
коснуться
затылка ледяным
дыханием,
шепнуть
что-то
предупреждающее.
А может, дело
в снах, которые
посылала
Нате мстительная
Лала?
Что он знает
о ее
снах? Что
там было в
ее кошмарах?
Какие тайны
могло приоткрыть
растревоженное
подсознание?..
Пустое.
Глупо задавать
вопросы,
на которые
никогда не
получишь ответы.
Гораздо разумнее
предпринять
то, что раз и
навсегда избавит
его
от сомнений.
Ната должна
исчезнуть. Он
все обдумает,
сделает так,
чтобы никто
ни о чем
не
догадался. А
пока нужно
приниматься
за дело. Савва
устало прикрыл
глаза,
мысленно уже
касаясь
ладонями
лица каменной
Урании...
Никогда
еще
творчество
не приносило
Савве столько
терзаний. Мраморная
Урания
оказалась
такой
же строптивицей,
как и ее прототип.
Она
не желала оживать,
противилась
его
ласкам, отводила
взгляд. Ничего,
он справится!
Он укрощал
и не
таких! Скоро,
очень
скоро в
павильоне
поселится еще
одна
муза. Предпоследняя...
—
...Дорогой,
ты работаешь
уже десять
часов кряду.
Я принесла
тебе
чаю с
пирожками.
Никогда
раньше Ната
не отваживалась
отвлекать
его
от работы, никогда
не тревожила
покой
его
каменных муз.
Что же изменилось
теперь?
Вот она, в закатных
солнечных
лучах,
по-девичьи
стройная,
нерешительная.
Замерла
на пороге,
не решаясь
войти в павильон.
