— Мой!
— Смуглые
руки обвились
вокруг его
шеи, и терпкий
аромат снова
защекотал
ноздри.
— Теперь
мой навеки.
Если
закрыть глаза,
если
отдаться
воспоминаниям,
то можно
вспомнить ту,
другую,
такую
же ненасытную
и опасную
— Эвтерпу.
Тогда все было
так же сильно
— до
крови, до боли,
до
сбивающегося
дыхания.
— Ты
будешь
Мельпоменой
[13]
!
— Савва
перекатился
на живот,
подмял
под
себя
задыхающуюся
Лалу.
—
Буду!
Кем
скажешь, тем
и буду!
— Она
обвела победным
взглядом притихших
муз. —
Ты видишь,
какая
я, Савва?!
Видишь, как со
мной?!
Он
видел, хоть уже
почти ослеп
от мальчишеской
страсти.
— Ты
моя
муза!
— А
Нина? —
Лала
отстранилась,
повела острыми
плечами, стряхивая
его
ладони. —
Она
тоже
твоя муза?
—
Больше
нет. —
Воспоминания
о Ниночке стали
размытыми и
нечеткими,
точно он не
виделся с женой
не час, а целую
вечность. —
Я разведусь,
моя Мельпомена.
— Нет!
— В
плечи
больно
впились по-кошачьи
острые ногти.
— Нет,
Савва, развод
— это
удар по репутации
и немалые расходы.
— К
черту
расходы!
Я очень
богатый
человек!
— И
останешься
таким, если
позволишь мне
все уладить.
— Жаркое
дыхание коварной
Мельпомены
щекотало щеку.
— Что
я должен сделать?
— Для
начала
устрой меня
в театр. Я устала
прозябать,
Савва. Дай мне
месяц, и обещаю,
ты не пожалеешь.
Музы
смотрели на
Савву с укором,
но в их взглядах
читалось и
еще кое-что.
Нетерпение!
Скоро
их станет на
одну
больше...
Ниночка
скончалась
через
месяц
от необъяснимой
болезни.
Савва разрывался
между умирающей
женой, ненасытной
любовницей
и оживающей
в мраморе Талией.
Это был волшебный
месяц, который
сделал его
моложе на добрый
десяток лет.
Что было причиной
этих чудесных
метаморфоз,
Савва не знал.
Может, наполненный
светом камень,
может, страстные
объятия Мельпомены,
а может, работа
над статуей.
Он ходил рука
об руку со смертью
и чувствовал
себя восхитительно
живым.
Лала
переехала в
Парнас через
полгода после
похорон Ниночки,
и вместе с нею
в доме Саввы
поселилось
упоительное
чувство опасности.
Хрустальный
флакон с бесцветной,
лишенной запаха
жидкостью Савва
нашел в будуаре
жены почти
сразу. Ему не
нужна была
экспертиза,
чтобы понять,
что находится
во флаконе. Ему
даже не пришлось
гадать, кто
станет следующей
жертвой ненасытной
Мельпомены.
Глупая девочка,
возомнившая
себя всесильной...
Лала
родила зимой
шестьдесят
второго. Савва
снова стал
отцом, теперь
у чего было две
дочери. Лаза
назвала девочку
Тамарой и едва
ли не сразу
после родов
передала ее
на руки няни.
Ребенок интересовал
ее так же мало,
как и Савву.
Лала рвалась
лицедействовать,
подмостки
манили ее сильнее,
чем супружеское
ложе, а во взгляде
черных глаз
Савва все чаще
видел нетерпение.
*****
Марта
в нетерпении
расхаживала
по подъездной
дорожке. Лысый
велел ждать,
вот только где
взять терпения?!
Хорошо, что она
все рассказала.
Наверное, нужно
было рассказать
еще в тот самый
первый визит
Крысолова к
Нате. Она хотела,
но в последний
момент передумала.
Он ведь отказался
им помогать,
так зачем же
рассказывать?
Марта
помнила тот
день в мельчайших
подробностях,
помнила, как
послушный и
покладистый
«Ниссан» потерял
управление,
как испуганно
барабанило
ее сердце, а
ладони оставляли
на оплетке руля
влажные следы,
помнила
растерянно-озадаченное
лицо механика
и его совет
обратиться
к «кому
следует».
Она не стала,
струсила, дала
слабину. «Тех,
кого следует»
Марта боялась
едва ли не больше
того, кто
подстроил
эту
аварию,
с того самого
момента, как
Ната назвала
ее дрянью и
пообещала все
уладить...
Лысого
не было достаточно
долго, или
Марте
просто показалось,
но ждать больше
не оставалось
никаких сил.
Она
вошла в кабинет
без стука, ей
вдруг показалось
важным застать
его врасплох.
У нее получилось.
Согнувшийся
в три погибели
перед сейфом
Лысый вздрогнул,
торопливо сунул
что-то в карман
куртки. На мгновение
Марте показалось,
что это оружие.
Наверное, показалось.
Зачем ему
оружие?
— Код
от сейфа забыл!
Прикинь! —
Он
выпрямился,
широко улыбнулся.
— А
ты заждалась
небось дяденьку?
А дяденька
сейчас, только
комп выключит
в целях
экономии
электричества.
—
Заждалась.
Марта
кивнула, подошла
к столу, заставленному
грязными чашками
из-под кофе,
заваленному
бумагами и
журналами.
Лысый возился
с компьютером,
а она от нечего
делать рассматривала
висящие на
стене фотографии.
Фотографий
было немного.
Вот пятнадцатилетний
Лысый, еще совсем
даже не лысый,
а вполне волосатый,
улыбается в
тридцать два
зуба и прижимает
к груди какой-то
кубок. Вот уже
повзрослевший
Лысый обнимает
за плечи полноватую
женщину, похожую
на него так,
как может быть
похож только
родной человек,
наверное, маму.
Лысый уже
сегодняшний,
разбитной и
уверенный в
себе, рядом с
Крысоловом.
Лысый привычно
улыбается,
Крысолов привычно
хмурится.
— Ну,
я готов! — Голос
за спиной Марта
услышала, когда
остановилась
напротив самой
последней,
четвертой,
фотографии.
...Лысый,
уже не подросток,
но еще не взрослый
дядька, в строгом
костюме с
удивленно-растерянным
выражением
лица что-то
вещает с ярко
освещенной
сцены, а рядом...
Сердце замерло,
пропустило
удар. Марта
провела ладонью
по враз взмокшему
лбу. Рядом с
Лысым — ее
многолетний
кошмар, ее
непроходящая
боль...
...Полноватый
парень, с завитушками
коротко стриженных
волос, с ярким
румянцем на
полщеки, с наивным
близоруким
взглядом из-под
очков...
— ...А
это мы изобрели
одну штуковину.
— Голос Лысого
пробивается,
словно через
толстый слой
ваты. — Нас тогда
деканат даже
какими-то дипломами
наградил. Эх,
где мои семнадцать
лет?..
...Где
мои семнадцать
лет?.. В глазах
темнеет, стены
кабинета растворяются
в морозной
декабрьской
мгле, и ветер
в лицо, и уже
совсем другой
голос:
— Да
ты не дрейфь,
Мартенок! Я ж
тут, с тобой, я
ж подстрахую,
если что.
Ледяная
крошка царапает
щеки, холод
пополам со
страхом заставляет
тело дрожать
мелкой дрожью.
Хорошо, что уже
темно, хорошо,
что Макс не
видит, как сильно
она боится.
Бесстрашный,
безбашенный
Макс никогда
ее не поймет.
Он не делает
скидок на то,
что она, Марта,
младше и неопытнее,
на то, что она
всего лишь
женщина, он
просто выполняет
ее же просьбу.
Не
нужно было
просить! Вот
чем оборачивается
глупая бравада,
когда дело
касается Макса!
Да и бравада
ли? Марте, у которой
с детства было
все, что только
можно пожелать,
не хватало
сущего пустяка
— адреналина.
В этом она была
больше остальных
похожа на Макса.
Гонки по ночной
автостраде
с восемнадцати
лет, дайвинг
с девятнадцати,
первый прыжок
с парашютом
с двадцати...
На какое-то
время ей хватало
и драйва, и заряда
от пережитого,
а потом снова
наваливалась
тоска.
