— Что
там?
— Ну,
как ты и предполагал,
отпечатки
принадлежат
одному и тому
же человеку.
По базе их на
всякий случай
прогнали —
ничего.
—
Значит,
одному и тому
же... — По голосу
чувствовалось,
что результат
друга не порадовал.
— Ну, хорошо,
Лысый. Ты
слышал,
что она тут
только что
рассказывала?
—
Слышал.
— Я
в эти сказки
верю не особо,
но проверить,
пожалуй, стоит.
Ты сможешь?
—
Позвонить,
уточнить?
— Нет,
подъехать и
посмотреть.
Если окажется,
что Марта права,
то лучше, чтобы
до поры до времени
об этом никто
не знал.
—
Диктуй
адрес, подъеду
вечерком, потом
отзвонюсь.
Арсений
назвал адрес
и номер машины,
спросил после
небольшой
паузы:
— Как
она там?
— Да
нормально вроде
бы. Сидит, курит.
При
этих словах
Марта многозначительно
фыркнула, выпустила
к потолку тонкую
струйку дыма.
—
Присматривай
за ней.
—
Стараюсь
изо всех сил!
Мне бы информации
побольше.
— Нет
у меня пока
особой информации.
Звони, если что
нароешь, я на
связи. — В трубке
послышались
гудки отбоя.
— Ну
что? — Марта
смотрела на
него сквозь
сизое облачко
табачного дыма.
— Что вы решили?
—
Решили
проверить
машинку твоего
брательника.
Вот сейчас
соберусь и
поеду.
— Я
с тобой! — Она
решительно
загасила сигарету.
Лысый
уже хотел было
сказать «нет»,
но вспомнил,
что Арсений
просил за барышней
присматривать.
—
Хорошо,
только чтоб
я тебя не ждал.
А то знаю я вас,
дамочек!
— Я
уже готова.
—
Тогда
жди на выходе,
я заскочу к
себе в кабинет.
Все-таки
зря Крысолов
отказался от
пистолета.
Похоже, в этом
деле с оружием
поспокойнее
будет. К тому
же с ним дама,
которую нужно
охранять.
— Жди!
— еще раз велел
Лысый и выбрался
из-за стола.
Творец,
1960 год (Талия,
Мельпомена)
Юбилей
праздновали
широко, с
размахом. Парнас
преобразился
в ожидании
дорогих гостей.
Гости и в самом
деле были
дорогие: маститые,
влиятельные,
знаменитые
— такие
же, как сам
юбиляр. Ниночка
суетилась,
раздавала
последние
распоряжения,
в сотый раз
проверяла,
хорошо ли все
сделано. И сама
она
была
чудо как хороша
— в
шелковой
тунике, с забранными
в высокую
прическу
волосами,
с ниткой любимого
розового жемчуга
на шее. Савва
дарил жене
бриллианты
и рубины, но
по-настоящему
она
любила только
жемчуг,
самый первый
его подарок.
На подмостках
прима и любимица
миллионов, в
обычной жизни
она оставалась
по-домашнему
уютной и неприхотливой.
Савва
наблюдал за
суетой жены
поверх газеты,
сидя в кресле-качалке
на залитой
июльским светом
террасе.
—
Савелий
Иванович, ну
что ж вы сидите?!
— За
пять лет Ниночка
так и не научилась
обращаться
к чему
на «ты».
— Вон,
глядите, Лала
приехала! Встречайте
гостью дорогую!
Савва
неспешно поднялся
из кресла,
радушно улыбнулся
плывущей по
аллее красавице.
Гостья дорогая
— что
есть, то есть!
Лала Георгиане,
лучшая
Ниночкина
подруга, никому
не ведомая
драматическая
актриса
какого-то заштатного
провинциального
театра, появлялась
в их
доме нечасто,
но несла
себя с
удивительным,
просто королевским
достоинством.
Высокая, ростом
едва ли не с
Савву, статная,
смуглолицая,
с насмешливым
прищуром
восточных глаз,
с порочно-чувственным
ртом и
роскошной
гривой черных
волос, она смотрела
на мужа подруги
без
обожания, даже
с некоторым
пренебрежением,
словно
это он заштатный
и никому неизвестный,
а она как минимум
грузинская
княжна.
Это
раздражало
и одновременно
волновало,
будоражило
воображение,
заставляло
кровь быстрее
бежать по жилам.
Наверное, Савва
не устоял бы,
поддался искушению
черных глаз,
если бы почувствовал
в Лале
хоть
малую толику
жизненно
необходимого
ему
света. Но Лала
оставалась
холодна, и холодность
эта
совпадала с
мраморной
холодностью
его муз. Ожившая
мраморная
дева...
—
Лалочка,
дорогая, вы все
хорошеете! —
Савва
приложился
в поцелуе
к узким, трепетным
пальцам,
единственным
украшением
которых
были идеальной
миндалевидной
формы ногти.
С тонкого запястья
соскользнул
по-восточному
терпкий
аромат,
защекотал
ноздри.
—
Спасибо,
Савва! А вы
по-прежнему
галантны! —
В отличие
от Ниночки,
Лала никогда
не называла
его по имени-отчеству,
и чуть хрипловатое
«Савва» из ее
уст звучало
призывно
и порочно. —
Поздравляю!
— В
черных глазах
мелькнул озорной
огонек,
а на узкой ладони
появилась
обтянутая
пурпурным
бархатом коробочка.
— С
днем рождения
и долгих
лет!
Он
открыл коробочку
скорее
из
вежливости,
чем из любопытства,
не было больше
в мире такого
подарка, который
мог бы
его
удивить. Лале
удалось невероятное.
Массивный
золотой перстень
украшал всего
один камень,
но что это был
за камень! Если
можно с первого
взгляда влюбиться
в женщину, то
так же, с первого
взгляда, можно
влюбиться в
камень,
утонуть
в его зыбкой
чернильной
глубине. Перстень
излучал свет,
такой яркий,
такой живой,
что у
Саввы закружилась
голова.
— Это
родовой перстень
семьи
Георгиане.
Очень древняя
и очень
особенная вещь.
— Лала
надела
перстень на
безымянный
палец
Саввы. Было в
этом жесте
нечто
интимное и
собственническое
одновременно.
— Особенная
вещь для особенного
мужчины. —
Черные
глаза хищно
блеснули
из-под густых
ресниц.
— Мой
дед
прожил до ста
лет, мой отец
наверняка
перешагнул
бы столетний
рубеж, если бы
его...
— Лала
запнулась.
— Если
бы его че репрессировали.
Они говорили,
что
камень
излучает свет.
Вы видите свет,
Савва?
— Нет,
— он
соврал привычно,
не моргнув
и глазом, но
если бы кому-нибудь
вздумалось
отнять у него
перстень,
то, не задумываясь,
перегрыз
бы ему горло.
— А
я вижу. —
Лала
улыбнулась
загадочно и
многозначительно.
— Наверное,
это оттого, что
я последняя
в роду Георгиане.
Но, как бы
то ни
было, я надеюсь,
что
подарок
вам понравится...
Она
уходила от
Саввы неспешно,
даже
царственно,
и камень
пульсировал
в такт ее шагам.
И так
же, в
такт,
билось сердце
Саввы. Он влюбился.
Влюбился
в женщину, которая
не
подходила
ему
совершенно,
в норовистую
и опасную, лишенную
собственного
света. Он влюбился
в ожившую мраморную
деву. Всему
виной был камень,
Савва
понимал это
с неотвратимой
ясностью.
Понимал,
что
любовь
его —
это
не больше
чем морок, но
не мог
с собой ничего
поделать.
Лала
отдалась ему
той же ночью
на мраморном
полу павильона,
под
презрительно-удивленными
взглядами муз,
под аккомпанемент
их возмущенного
шепота. Жадные
ласки, соленые
поцелуи, расцарапанная
в кровь
спина —
все
это будило в
Савве давно
забытое, возвращало
в прошлое,
делало молодым
и нетерпеливым.
