—
Люблю
тебя милый! —
Затылка
коснулась ее
рука, и Савва
до ломоты в
челюстях стиснул
зубы, чтобы не
поддаться
внезапному
убийственному
порыву. Не сейчас.
Нужно хорошенько
все обдумать
и просчитать...
Софья
не любила позировать.
То ли стеснялась
своего шрама,
то ли не считала
Савву достойным.
Часто приходилось
работать по
памяти, по сделанным
украдкой наброскам.
Но какой же
сладкой и упоительной
была эта работа!
Он днями пропадал
в своей мастерской,
частенько
оставался
ночевать в
Москве. Софья
сначала злилась,
а потом успокоилась,
с головой окунулась
в обустройство
поместья. Ей,
плебейке, нравилось
называть их
новый дом на
дворянский
манер поместьем.
В нем она чувствовала
себя владычицей
морскою.
У
нее хорошо
получалось.
Отреставрированный
особняк наполнялся
антикварной
мебелью и дорогими
безделушками,
стены украсили
картины. В
прибранном,
избавленном
от старых и
больных деревьев
парке как по
мановению
волшебной
палочки, появился
небольшой
прудик. Саввин
Парнас оживал
и наполнялся
жизнью. Все
было готово
к сентябрю.
Савва тоже
приготовился.
Теперь оставалось
только ждать.
Судорожный
припадок у
Софьи начался
очень удачно
— поздним вечером.
Савва не спешил:
наблюдал, как
бьется в конвульсиях
его угасшая
муза, как на
усыпанном
веснушками
лице появляются
синяки и ссадины,
как сочится
кровь из прокушенной
губы. Всего на
мгновение ему
стало жаль ее,
но жалость
быстро прошла,
уступив место
предвосхищению
свободы.
Лестница,
ведущая на
второй этаж,
была высокой,
и там, на втором
этаже, еще не
сделали перила.
Какая ужасная,
какая непростительная
неосмотрительность!
Какая трагическая
случайность...
Мертвая
Софья, раскинув
в стороны руки,
лежала на полу
первого этажа
и смотрела на
Савву навеки
застывшим
взглядом. Свобода
пьянила, сводила
с ума и заставляла
колени подкашиваться.
Прибежавшая
на шум домработница
застала хозяина
рыдающим над
телом своей
погибшей жены...
Софью
хоронили пышно
и торжественно.
И рыжий кленовый
лист, упавший
на крышку гроба,
смотрелся очень
достойно и
уместно. Этот
лист напомнил
Савве, какой
она была раньше,
его Клио. Примирил
и успокоил...
После
похорон он не
поехал в поместье,
отделавшись
от толпы сочувствующих,
сославшись
на необходимость
побыть одному,
ушел в мастерскую.
Когда
Савва сдергивал
со статуи покрывало,
руки чуть заметно
дрожали. Для
смелости пришлось
выпить рюмку
коньяку. Тяжело
оставаться
беспристрастным,
когда на свет
вот-вот родится
новая муза.
Мраморная
Клио улыбнулась
ему ласково
и приветливо,
тряхнула озорными
кудрями.
— Ну,
здравствуй,
моя муза! — То
ли от волнения,
то ли из-за
исходящего
от статуи сияния
стало больно
дышать. Савва
с благоговением
присел у постамента,
обхватил Клио
за колени, сказал
шепотом: — Как
же я соскучился
по тебе...
*****
От
воды шел
пар,
но Марте все
равно казалось,
что
она недостаточно
горячая. Нет,
она уже
почти
отогрелась,
после того...
после этого
сумасшествия,
кожа горела
огнем, а губы
саднило,
но
вода все равно
должна была
быть обжигающе
горячей. Чтобы
прогнать остатки
притаившегося
где-то глубоко
внутри
холода,
чтобы смыть
чужие поцелуи
и прикосновения.
Оправдание
своему падению
можно найти
всегда. Ей ли
об этом не знать!
Можно сослаться
на стресс или
на действие
вина, а можно
и вовсе не
оправдываться.
Ведь никому
оно не нужно
— ее
оправдание.
Но отчего же
тогда она все
время мысленно
возвращается
не в стылый
погреб, где
едва не умерла,
а в объятия
Крысолова, в
которых ожила?
Благодарность!
Пусть это будет
маленькая
женская благодарность
за спасение.
Крысолов не
рыцарь в сияющих
доспехах, но
коль уж именно
он ее спас... И
плевать на то,
что между ними
произошло...
она и не подозревала,
что так бывает!
Было и было!
Больше не повторится.
И даже не потому,
что он фрик, а
потому, что она
кожей чувствует
— они по разные
стороны баррикад.
Что развело
их по эти стороны
— другой вопрос,
ей пока достаточно
самого факта.
Банный
халат был рассчитан
на Крысолова
и Марте оказался
велик, но надевать
свои отсыревшие,
пропахшие вином
вещи не хотелось.
Как не хотелось
вот так, сразу,
возвращаться
в комнату.
Он
уже оделся.
Сидел на аккуратно
заправленной
кровати с видом
в одинаковой
мере виноватым
и сосредоточенным.
Странное дело,
с зачесанными
назад чуть
влажными волосами,
без желтых
очков, с густым
нездешним
загаром он
казался куда
как загадочнее
и серьезнее
себя прежнего.
Еще молодой,
но уже битый
жизнью. Ведь
битый же! Ведь
случилось же
с ним что-то! А
иначе откуда
эта горькая
складочка, эта
кривоватая
улыбка и сейчас
особенно заметная
асимметрия
лица.
— У
тебя есть сигареты?
— Ей нужно было
что-то сказать,
как-то преодолеть
сковавшую их
обоих неловкость,
начать разговор.
— В
кармане куртки.
— Он не стал
подниматься
с кровати, просто
махнул рукой.
— И зажигалка
там же.
— Я
у тебя покурю,
можно?
—
Кури.
— И
окошко приоткрою.
— Как
скажешь.
Как
скажешь... Ну и
как с ним вообще
разговаривать?
О чем разговаривать?
Сигареты
чуть отсырели,
Марте пришлось
постараться,
чтобы раскурить
одну из них.
—
Обычно
я не курю...
—
Только
в экстремальных
ситуациях, —
он невесело
усмехнулся.
— Я помню.
— Меня
убить хотели.
— Ей вдруг стало
обидно из-за
этой его отстраненности,
точно и не с
ним она... Точно
и не было вообще
ничего.
— Я
заметил.
—
Спасибо,
что помог. — Не
складывался
у них разговор.
Совсем не
складывался.
— Это
не я, это Грим.
— Крысолов
кивнул в сторону
своего пса. —
Без него я бы
тебя никогда
не нашел.
— А
ты искал?
Он
ничего не ответил,
неопределенно
пожал плечами.
—
Зачем?
— действительно,
зачем отвлекаться
от Верочки,
зачем искать
ее, никому не
нужную Марту?
Он
снова ничего
не ответил.
Вместо этого
спросил:
— Ты
видела, кто
тебя запер?
— Нет.
— А
предположения?
—
Никаких
предположений.
—
Сквозняк?
— В его голосе
и в самом деле
была ирония
или Марте это
только послышалось?
—
Человек!
— Она загасила
только что
раскуренную
сигарету. —
Пойду я, пожалуй.
Спасибо еще
раз.
—
Подожди!
— Крысолов
оказался рядом
так быстро, что
Марта и глазом
моргнуть не
успела, крепко,
но не больно
сжал запястье.
— Тебе сейчас
не стоит ходить
к себе. — Он смотрел
на нее рассеянным
взглядом, словно
что-то обдумывал.
