—
Гонишь?
Верочка не
сдавалась,
льнула всем
своим гибким
телом, обвивала
шею руками, не
отпускала. —
Ната
умерла. —
В
голубых глазах
блеснули
слезы,
почти искренние,
почти настоящие.
— Только она
меня понимала,
только она
знала, какая
я на самом деле.
— Я
тоже знаю. — Он
улыбнулся,
расцепил кольцо
ее рук, отошел
к окну. Грим,
лежащий у двери,
одобрительно
рыкнул. — Иди
к себе, Верочка.
Наверное,
ей не отказывал
ни один мужчина,
потому что
идеальное лицо
вдруг некрасиво,
совсем по-детски,
сморщилось,
и слезы стали
самыми настоящими,
искренними.
Верочка
сидела на кровати,
вытирая слезы
и поплывшую
косметику краем
покрывала. Вид
у нее был совершенно
несчастный,
и Арсений начал
сомневаться:
а хорошая ли
она охотница?
Сомневался,
но предпочитал
оставаться
у окна, на безопасном
расстоянии.
Утешать Верочку
было опасно,
женские слезы
— коварное
оружие.
Окно
распахнулось
с тихим скрипом,
в комнату ворвалась
ночная прохлада.
Дождь, ливший
уже несколько
дней, наконец,
закончился,
из-за тучи выглянула
луна, расчертив
подъездную
аллею длинными
тенями. Из-за
этих неподвижных,
отбрасываемых
деревьями теней
Арсений не
сразу заметил
другую тень
— движущуюся.
Расстояние
и темнота не
позволяли
рассмотреть
ни лица, ни даже
очертаний
фигуры, Арсений
мог просчитать
лишь маршрут.
Павильон! Кто-то
из обитателей
дома возжелал
заглянуть на
огонек к мертвым
музам. Интересно
- кто?
У
двери встрепенулся
Грим, вскочил
на лапы, прислушался
к легким, едва
различимым
шагам. Похоже,
этой ночью
спать легли
далеко не все.
Марта.
Арсений был
почти уверен,
что шаги принадлежат
именно ей, а
значит, нельзя
терять времени.
—
Верочка,
иди к себе. —
Он не стал
церемониться,
сдернул рыдающую
девушку с кровати,
подтолкнул
к двери. — Спокойной
ночи!
— Лапы
убери! — Она
как-то очень
быстро успокоилась,
дернула плечом,
окинула Арсения
брезгливым
взглядом, сказала
с непоколебимой
уверенностью:
— Ты импотент!
Наверное,
так ей было
легче сохранить
лицо. Возможно,
только так
удавалось
сохранить веру
в незыблемость
ее мира, мира
красивых женщин.
Отказать такой,
как она, был в
силах только
ущербный мужчина.
Такой, как он...
Арсений
— не стал терять
время на опровержения
и доказательства,
он просто распахнул
перед Верочкой
дверь. В коридоре
оказалось
пусто. Марта,
если это была
она, успела
спуститься
на первый этаж.
— Был
рад знакомству.
— Арсений улыбнулся
Верочке, погладил
почуявшего
скорую прогулку
Грима.
—
Настька
правду про тебя
говорила! —
Верочка мстительно
улыбнулась.
— Ты на всю голову
больной.
—
Анастасия
поразительно
проницательная
женщина! — Арсений
кивнул и захлопнул
дверь прямо
перед ее носом.
Можно
было отправиться
на поиски сразу,
но это наверняка
привлекло бы
лишнее внимание.
Проще дождаться,
когда Верочка
уйдет к себе.
Благо тут недалеко.
Не
прошло и минуты,
как по коридору
разнеслось
эхо от звука
захлопнувшейся
двери. Все, теперь
можно идти!
Арсений натянул
куртку, очки
с желтыми стеклами
положил на край
журнального
стола. Интуиция
подсказывала,
что этой ночью
могут пригодиться
все его способности.
Из
своей комнаты
они с Гримом
выходили тихо,
по-шпионски.
Не то чтобы
Арсений кого-то
боялся, но отвечать
на лишние вопросы
не хотелось.
Дом
казался вымершим.
Его сонную
тишину нарушали
лишь привычные
звуки — обыденные,
совершенно
не тревожащие.
Если и нужно
где-то искать
Марту, то не в
доме, а в парке.
Марту и того
незнакомца,
которого он
увидел из окна
своей комнаты.
Дождь
кончился, но
с веток за шиворот
сыпались холодные
капли. Арсений
чертыхался,
Грим сердито
фыркал, но послушно
шел вслед за
хозяином.
Павильон
тонул в темноте,
белые колонны
подсвечивала
лишь мутная
луна. Арсений
уже шагнул было
к крыльцу, когда
Грим предупреждающе
рыкнул, натянул
поводок. Они
едва успели
нырнуть в
спасительную
тень деревьев,
когда дверь
павильона
отворилась.
Высокая
сутулая фигура,
длинные руки,
походка смертельно
усталого человека.
Садовник! Вот
он — любитель
ночных прогулок.
Да и прогулок
ли? А Ната, помнится,
говорила, что
павильон этот
пользуется
у обитателей
поместья дурной
славой, что по
собственной
воле сюда никто
не заглядывает.
Заглядывает,
да еще как! Той
памятной ночью,
помимо Арсения,
в павильоне
были как минимум
двое, сейчас
вот Аким. И Макс
покончил жизнь
самоубийством
тоже здесь. Что
же всех так
сюда тянет?
Арсений
прикрыл глаза,
прислушиваясь
к собственным
ощущениям. Его
к павильону
не тянуло. Наоборот,
будь его воля,
он бы никогда
не зашел в этот...
паноптикум.
Савва Стрельников
оказался гениален
во всем, даже
названия он
подбирал поразительно
четкие и емкие.
Паноптикум
для мертвых
муз...
Аким
замер перед
павильоном,
постоял немного,
к чему-то прислушиваясь,
закурил папиросу
и нырнул в темноту
парка. Грим
нервно дернул
головой, призывая
Арсения следовать
за садовником.
Не
сейчас. Сейчас
куда более
полезным и
важным может
оказаться
осмотр павильона.
Собственно
говоря, с него
и следовало
начать визит
в поместье, но
уж больно заполошным
выдался день.
Арсений
не стал включать
свет, воспользовался
заранее приготовленным
карманным
фонариком. Даже
так он рисковал:
скудное электрическое
освещение могло
привлечь ненужное
внимание, но
и совсем без
света никак.
В
павильоне пахло
лилиями. Их
дурманящий
аромат Арсений
не любил. Запах
лилий отчего-то
стойко ассоциировался
у него с кладбищем.
Луч фонарика
скользнул по
каменным лицам
— заинтересованным,
настороженным,
равнодушным.
Мертвые музы
не жаловали
чужаков, в их
мире не было
места живым.
Арсений медленно
шел меж двух
рядов статуй
и каждую секунду
боролся с желанием
обернуться.
Это было иррациональное,
наполненное
первобытным
страхом желание.
Арсений почти
верил, что там,
за его спиной,
мертвые музы
оживают и начинают
двигаться.
Нужно лишь
обернуться...
Справиться
со страхом
оказалось куда
сложнее, чем
изначально
казалось. В
этом зачарованном
месте органы
чувств начинали
работать как-то
иначе. Дуновения,
прикосновения,
тихий не то
шепот, не то
ропот, не то
стон — иллюзия
жизни, но такая
яркая иллюзия!
Наверное, Савва
Стрельников
был не просто
гением. В каком-то
смысле он тоже
был особенным,
таким, как Арсений.
Только Арсений
умел чувствовать
потусторонний
мир, а Савва
каким-то непостижимым
образом научился
его создавать.
Затылка
коснулось
что-то прохладное,
невесомое.
Мужчина едва
не вскрикнул
от неожиданности,
развернулся
резко, всем
корпусом.
В
мутном свете
фонарика ее
лицо было грустным,
она улыбалась
одними губами,
в глазах стояла
тоска, тонкие
пальцы правой
руки перебирали
струны арфы,
а свободная
левая тянулась
к Арсению в не
то умоляющем,
не то предупреждающем
жесте. Терпсихора,
изящная и прекрасная,
пожелала коснуться
его, простого
смертного. А
может, все гораздо
проще? В этой
почти кромешной
темноте он
просто мог не
заметить протянутой
руки. Ведь нет
здесь никаких
призраков! Нет!
Он поклясться
может всем чем
угодно, И Грим
совершенно
спокоен.
