У
чего бы непременно
получилось.
Он добился
бы своего
рано или поздно,
вопреки всему
и назло всем,
но его
мечты спутало
нечто
гораздо более
страшное и
грозное, чем
товарищ Штерн.
Война,
давно
ожидаемая, но
все
равно грянувшая
внезапно, изменила
всю его размеренную
жизнь. Искусство
больше никому
не было нужно.
Стране требовались
снаряды, новые
танки, новые
самолеты и
новые солдаты.
Всеобщая
мобилизация...
Всеобщая!!!
Нет,
Савва че боялся
умереть.
Он, еще
в юности познавший
красоту
смерти,
боялся другого...
Отступиться!
Остановиться
в самом конце
пути, перед
дверью, которая
вот-вот распахнется,
отречься от
всего, что
бередит ум и
душу!
Его
место
в мастерской,
его
орудие —
молоток
и зубило, его
признание
— воскрешать
мертвый камень.
А война... Война
обойдется
без него.
Тесть
выслушал
Савву с многозначительной
усмешкой,
этому солдафону
были
неведомы
терзания
души, долг перед
родиной он
воспринимал
слишком
буквально.
Савва злился
на себя,
ненавидел
Штерна,
нарочно не
желавшего
избавить
его
от унизительных
объяснений
и просьб,
но продолжал
говорить.
—
Жалкий
трус! —
Тесть
с неожиданной
для
его
тщедушного
тела
силой рубанул
кулаком по
столу. Савва
вздрогнул, но
не от
страха, а от
омерзения. Как
же гадко, когда
миром правят
вот такие... Товарищи
Штерны! —
Бронь
тебе
нужна? Червь!
Он
едва не сорвался,
едва
сдержался от
невыносимо
острого желания
вцепиться
тестю в горло,
зубами грызть
эту неуемную,
ничтожную
тварь,
посмевшую
обозвать его
червем. Он бы,
наверное, и
впился,
и грыз
бы, захлёбываясь
прогоркшей,
застоявшейся
кровью
Штерна, если
бы в
этот самый
момент
в комнату
не вошла
Анна.
—
Папа,
что-то
случилось? —
В ее
взгляде были
тревога
и еще
что-то
странное, ранее
неведомое. —
Вы сейчас
про фронт, да?
— Не
волнуйся, солнышко!
— Волчий
оскал
Штерна сменила
отеческая
улыбка.
— Только
не волнуйся...
—
Сейчас
все говорят
про фронт, про
войну. Это ведь
скоро закончится,
да, папа?
—
Закончится.
Непременно
закончится!
Собственно
говоря,
я потому здесь...
— Штерн
замолчал,
и в
глазах его
мелькнула самая
настоящая
растерянность.
— Я
сказать хотел...
Предупредить.
Аннушка, ты же
понимаешь какое
сейчас
сложное время.
Понимаешь,
что
стране нужен
каждый, кто
способен
держать оружие
в руках. Для
победы.
Ладони
взмокли
от
ненависти и
стыда. Савва
вытер их о брюки,
с вызовом посмотрел
на
ненавистного
Штерна.
Стране нужны
его руки?
Ну что
ж, он
готов! Он никогда
не был трусом
н никому не
позволит...
—
Аннушка,
я ухожу на фронт.
— Штерн
смотрел лишь
на дочь
Савва
как будто
перестал для
него
существовать.
—
Когда?
— Анна
тяжело, по-старушечьи,
присела
на стул
вынула
из прически
серебряный
гребень принялась
бездумно
расчесывать
им волосы. —
Папа,
когда? —
повторила
уже другим,
решительным
голосом.
—
Рапорт
уже подписан,
значит, через
несколько дней.
Но ты не волнуйся,
девочка, Саввелий
останется с
тобой. —
Быстрый
взгляд в сторону
Саввы, многозначительная
ухмылка. —
Я об
этом позабочусь.
А ты сделаешь
все возможное
и невозможное!
— Указательный
палец уперся
в грудь Саввы.
До
чего ж мерзко!
До чего унизительно!
Он должен
пресмыкаться
перед этим
ничтожеством.
Не ради себя,
ради идеи и
предназначения.
Возможно,
когда-нибудь
люди его поймут...
—
Савва,
ты останешься
со мной? — В голосе
Анны странная
смесь радости
и разочарования,
а пальцы растерянно
поглаживают
серебряный
гребень.
Глупец!
Как можно
рассчитывать
на понимание
чужих людей,
когда собственная
жена —
муза!
— отказывается
его понимать...
— Так
будет лучше,
Аннушка! —
Штерн,
ненавистный
и презираемый
Штерн, вдруг
пришел ему на
помощь. —
Я не
могу оставить
тебя одну, я
доверяю Савелию,
он за тобой
присмотрит.
Все будет хорошо,
девочка. Эта
война ненадолго.
Он
врал. Врал в
каждом сказанном
слове. Савва
чувствовал
это вранье
шкурой. Нет
доверия, вера
в любовь попрана,
война не закончится
быстро... Но самое
страшное —
свет,
тот самый, питающей
Савву свет,
померк, сделался
глуше и беспокойнее.
Как когда-то
с Прасковьей...
Нет!
Быть такого
не может! Анна
не такая, Анна
сильная и
самоотверженная.
Она просто
устала и расстроилась.
Ей нужно отдохнуть.
И все у них будет
хорошо. Она
отдохнет и
поймет, что он
прав...
*****
Марте
не спалось. Да
что там —
не
спалось! Она
даже не ложилась
в постель, металась
по комнате,
взвинченная,
потерянная.
А когда переставала
метаться и
замирала у
распахнутого
настежь окна,
начинала
прислушиваться.
Комната Крысолова
была тут же, на
втором этаже.
Она это точно
знала, слышала
звук его неспешных
шагов и кокетливое
цоканье Верочкиных
каблуков.
А собака Баскервилей,
кажется, даже
на пару секунд
замерла у двери
в ее спальню,
царапнув паркет
когтями. Хлопнули
двери гостевой
комнаты, в коридоре
воцарилась
какая-то
особенная,
неспокойная
тишина.
Сначала
Марта ждала,
что
Верочка выйдет,
поцокает к
своей комнате,
но время шло,
а тишину так
никто и не нарушил.
Крысолов не
удержался,
уступил
Верочкиным
чарам... Нет, ей
не было обидно
—
какое
ей дело до чужих
людей?! —
но
мысль,
что
великого и
ужасного Крысолова
можно вот так
просто заморочить
и поймать на
крючок женской
привлекательности,
не давала покоя.
Все, в ее глазах
он больше не
профессионал.
Теперь нет
смысла искать
у него помощи.
Придется со
всем разбираться
самостоятельно.
Знать бы еще,
с чем разбираться.
Марте
вдруг захотелось
напиться. Алкоголь
всегда действовал
на нее успокаивающе,
в особо тяжелые
минуты помогал
расслабиться
и уснуть. Несколько
лет назад,
когда
спать по ночам
не получалось
совсем, Марта
едва не стала
алкоголичкой.
Если бы не Ната,
наверное, и
стала бы. Ната
не ругала и не
отчитывала,
это было не в
ее стиле. Ната
зашла в комнату
Марты ранним
утром, в тот
особенно тяжелый
час, когда
спасительное
действие алкоголя
заканчивается
и начинается
жесточайшее
похмелье. Не
говоря ни слова,
она распахнула
настежь окно,
облокотилась
на подоконник,
закурила.
— Еще
раз увижу тебя
пьяной, вышвырну
из своей жизни.
— Она так и сказала:
не из дома, не
из поместья
— из своей жизни.
Это было почти
как смертный
приговор. Жить
в тени великолепной
Наты было тяжело,
но жизнь без
Наты и вовсе
казалась
бессмысленной.
- Если тебе нужна
помощь, я договорюсь
с хорошим
психотерапевтом
или даже с
психиатром,
но наблюдать
за тем, как ты
на моих глазах
превращаешься
в скотину, я не
желаю!
Ей
не требовались
ни помощь
психотерапевта,
ни консультация
психиатра. Ей
хватило бы
разговора,
может, даже
одного-единственного
теплого слова,
но Ната сказала:
«Марта, ты дрянь,
но в тебе течет
моя кровь. Я
все улажу».
