— Нет тут никакого воздуха, — ответил Атанагор.
— Это значительно упрощает дело. До приезда сюда у меня бывали приступы неуверенности в себе.
— Насколько я понимаю, приступы кончились, — сказал Атанагор. — Сколько вам лет?
— Точную цифру я назвать не могу, — признался Дюдю. — Первые свои годы я не помню, а повторять за другими то, во что сам не очень верю, просто не хочу. Во всяком случае, я еще молод.
— Я бы дал вам двадцать восемь, — сказал Атанагор.
— Благодарю, но на что они мне? Отдайте кому-нибудь еще, кому это доставит удовольствие.
— Что ж, пусть так, — сказал Атанагор, обидевшись.
Дюна резко спускалась вниз, а за ней, заслоняя охристый горизонт, уже высилась другая. По ее склонам, образуя ущелья и перевалы, горбились маленькие холмики, через которые без тени сомнения напористо шагал Амадис.
— Далековато от моей палатки, — заметил Ата.
— Ничего страшного. Обратно пойдете по следам, — сказал Дюдю.
— А если мы сейчас идем не туда?
— Значит, заблудитесь на обратном пути, вот и все.
— Что-то мне это не нравится.
— Не бойтесь. Я знаю куда идти. Вон, смотрите вперед.
За высокой дюной Атанагор заметил итальянский ресторан, владельцем которого значился Жозеф Баррицоне
[25]
— друзья называли его просто Пиппо. Красные шторы весело сверкали на фоне деревянных лакированных стен. Заметим для порядка, что лак был белым, а фундамент сложен из светлого кирпича. Перед домом и на окнах, в покрытых глазурью глиняных горшках, круглый год цвели гепатроли.
— Я думаю, там недурно, — сказал Амадис. — Должно быть, у них и комнаты есть. Надо будет перенести туда письменный стол.
— Вы намерены у нас остаться? — спросил Ата.
— Мы будем строить здесь железную дорогу. Я уже написал письмо на фирму. Эта мысль пришла мне в голову нынче утром.
— Но ведь здесь никто никуда не ездит, — сказал Атанагор.
— А вы считаете, что для железной дороги непременно нужны пассажиры?
— Да в общем нет, наверно... — растерянно проговорил археолог.
— Нет пассажиров — и не надо, — сказал Амадис. — Дольше прослужит. Значит, в расчетах по эксплуатации можно опустить статью об амортизации материала. Представляете?
— Но ведь это будет исключительно бумажная работа.
— Что вы смыслите в делах? — отрезал Амадис.
— Ничего, — сказал Атанагор. — Я археолог.
— Тогда пошли обедать.
— Я уже обедал.
— В вашем возрасте, — назидательно заметил Дюдю, — можно обедать и дважды.
Они подошли к стеклянным дверям ресторана. Сквозь стену первого этажа, которая с фасада тоже была сплошь из стекла, виднелись ряды чистых столиков и белых кожаных стульев.
Амадис толкнул створку, и на двери судорожно задергался колокольчик. Справа за длинной стойкой восседал Жозеф Баррицоне (или просто Пиппо) и читал газетные заголовки. На нем был новехонький белый пиджак и черные брюки. Ворот рубашки Пиппо оставлял расстегнутым — как-никак стояла жара.
— Вы быть стригаре ла барба в этот утро? — спросил он, обращаясь к Амадису.
— Было стригаре, — ответил тот, хорошо понимавший ниццианское наречие, хотя и не знавший тамошней орфографии.
— Бене! — констатировал Пиппо. — Тогда обед?
— Си, давайте обед. Что у вас есть?
— Все, что только есть найти на этой тэрра и в дипломатический ресторанте, — отвечал Пиппо с сильнейшим итальянским акцентом.
— Суп есть? Минестроне, — сказал Амадис.
— Есть минестроне. Есть еще спагетти а-ла-болоньезе.
— Аванти! — провозгласил Атанагор, чтобы не менять тона беседы.
Пиппо исчез в дверях кухни, а Амадис выбрал столик у окна и сел.
— Я бы хотел встретиться с вашим фактотумом, — сказал он. — Или с вашим поваром. Как вам будет угодно.
— Ну, это вы еще успеете.
— Не уверен. У меня работы невпроворот. Сюда скоро понаедет тьма народу.
— Прелестно! — сказал Атанагор. — Вот заживем! И рауты будут?
— Что вы называете раутами?
— Это такое светское собрание, — пояснил археолог.
— О чем вы говорите! Какие рауты! — осадил его Дюдю. — На них просто не останется времени.
— Эка жалость! — вздохнул Атанагор. Он был разочарован. Сняв очки, он поплевал на стекла и принялся их протирать.
II
ЗАСЕДАНИЕ
Этот список можно дополнить сульфатом аммония, высушенной кровью и фекальными удобрениями.
Ив Анри, «Волокнистые растения», изд. Арман Колен, 1924 г.
1
Первым, как всегда, явился привратник. Заседание Правления было назначено на половину одиннадцатого. В обязанности привратника входило: отпереть зал, расставить пепельницы по соседству с папками для бумаг, разложить порнографические открытки, побрызгать там-сям дезинфицирующим раствором (потому что многие советники страдали изнурительными и очень заразными заболеваниями), расставить стулья так, чтобы спинки образовывали две идеально параллельные линии по обе стороны овального стола. Еще едва только рассвело; но привратник хромал и вынужден был рассчитывать время с большим запасом. Одет он был в старый щеголеватый костюм из саржи темно-зеленого цвета. На шее сверкала позолоченная цепь с гравированной табличкой, на которой, возникни такое желание, можно было прочесть его имя. Передвигался привратник скачками, и его парализованная конечность описывала в воздухе восьмерку при каждом подскоке.
Вооружившись кривым ключом, он переместился в дальний угол соседней с залом комнаты, где располагался шкаф, хранивший массу ценных вещей. Привратник очень торопился и совершал размашистые прыжки. Из-за панели шкафа выглянули полки с кокетливыми фестонами из розовой бумаги, которую в незапамятные времена расписывал сам Леонардо да Винчи. Благопристойной горкой высились пепельницы; такой порядок был не обязателен, но желателен, ибо соответствовал наложившему на все отпечаток духу строгости. Порнографические фотографии с натурщицами во всех видах (некоторые изображения даже раскрашены) были аккуратно разложены по специальным конвертам. Привратник достаточно хорошо изучил вкусы всех членов Правления. В стороне лежал ничем не примечательный конвертик с открытками, которым отдавал предпочтение он сам. Улыбнувшись одними уголками глаз, привратник потянулся расстегнуть ширинку, но, нащупав грустно поникший механизм, потемнел лицом и еще сильнее сморщился. Он вспомнил, что его день пока не настал и что ничего серьезного в ближайшие двое суток у себя в штанах он не найдет. Конечно, в его возрасте и это не плохо, но он живо помнил те времена, когда мог предаваться любимому занятию аж два раза в неделю. Приятные воспоминания вернули ему бодрое расположение духа, и в слипшихся уголках его рта размером не более куриного сфинктера обозначилось подобие улыбки, а в тусклых глазах замелькал гаденький серый огонек.
