— Я ведь из петербургских немцев, — пояснил
ювелир, — до революции немцев здесь жило немногим меньше, чем русских,
Васильевский остров был сплошь немецким. Во время Первой мировой многие из них
отправились в фатерлянд, а перед Великой Отечественной почти всех оставшихся
пересажали или выслали. Моего отца увели из дома ночью, и больше я о нем не
слышал, а нас с матушкой выслали в Каракалпакию. Я был тогда совсем ребенком,
но очень хорошо помню эти ужасные соленые степи… Почему-то все время было
холодно, мать топила печку сухим овечьим навозом и резаным камышом, но это
топливо быстро прогорало и давало мало тепла… И постоянно попадающий в глаза и
скрипящий на зубах мелкий соленый песок… и голод, постоянный голод!
На какое-то время старик замолчал, видимо, воспоминания
нелегко давались ему. Наконец он глубоко вздохнул и продолжил:
— Мы жили в доме у старой узбечки, ее звали Зухра. Она
была добрая женщина и иногда угощала меня ячменными лепешками. Кроме нас, у
Зухры был еще один жилец — Моисей Аронович Фридман, старый ювелир из Петербурга,
такой же ссыльный, как мы. Дядя Моня. Я много времени проводил у него. Поймите,
у меня не было таких книг, которые обычно читают мальчики, — «Остров
сокровищ», «Всадник без головы», «Пятнадцатилетний капитан», и вместо них я
читал книги по ювелирному делу, по огранке и распознаванию драгоценных камней.
Дядя Моня очень многому научил меня.
Мама не перенесла тяжелого климата, заболела лихорадкой и
умерла. Перед смертью она взяла с дяди Мони слово, что он не даст мне пропасть.
И он не дал, научил меня всему, что я умею.
— Но при чем здесь моя прабабушка? — спросила я,
воспользовавшись тем, что Иван Францевич снова замолчал.
Этот «вечер воспоминаний», признаться, меня немного утомил,
тем более что все рассказанное не имело ко мне никакого отношения.
— Она жила тогда там же, мы с ней часто встречались.
Конечно, она была взрослая женщина, а я — ребенок, какие у нас могли быть общие
интересы, но поймите, мы были из одного города, из Ленинграда, и нам хотелось
иногда побеседовать о нем… А дядя Моня относился к ней с огромным уважением и
говорил, что ее отец был выдающимся ювелиром, замечательным мастером, его имя
было легендой среди коллег. Потом, когда возвратились из ссылки, мы иногда
встречались — теперь чтобы вспомнить соленый ад Каракалпакии…
— Отец Софьи Алексеевны был ювелиром… — проговорила я
задумчиво, — значит, ее слова о бриллиантах могут быть не совсем пустыми…
— Ничего не значит, — мягко возразил Иван
Францевич, — я, конечно, не хочу вас огорчать, но вы только представьте:
после революции обыски следовали один за другим, у людей отбирали все
сколько-нибудь ценное, а уж ювелиров трясли в первую очередь, так что сохранить
что-нибудь было практически невозможно. Потом Софья Алексеевна была в ссылке,
сами понимаете, она ничего не могла увезти с собой в товарном вагоне, где люди
были набиты, как скот, и ничего не могла спрятать в саманной хижине. А позже, в
послевоенные годы, она жила так бедно, так тяжело! Я пытался предложить ей
помощь, — торопливо ответил старик на не произнесенный мной вопрос, —
но она категорически от всего отказывалась… Ваша бабушка была чрезмерно
щепетильна! Но если бы у нее что-то оставалось из вещей отца, она не
бедствовала бы…
— Может, она просто боялась? Продашь один камень, а
кто-нибудь пронюхает об этом и привяжется, узнают масти или бандиты…
Неизвестно, что хуже!
— Может быть, может быть, — произнес Иван
Францевич, но я чувствовала, что мои доводы его не убедили. — Вы не пьете
чай, — сказал он наконец совсем другим голосом, — я утомил вас своими
воспоминаниями. Позвольте, я налью вам горячего. И непременно ешьте шоколад,
если хотите сохранить хорошую голову.
— Что же она имела в виду, о чем говорила в своем
письме? «Иван Францевич поможет тебе разобраться с ними…» О чем это она? С чем
вы поможете мне разобраться?
Ювелир пожал плечами:
— Если бы у нее каким-то чудом осталось что-то от отца,
какие-нибудь камни или ювелирные изделия, я, конечно, помог бы вам оценить это,
помог продать за настоящую цену, если такова будет ваша воля…
— То есть «помогли бы разобраться с ними»?
— Но я еще раз хочу повторить: это маловероятно. Так
что на вашем месте я бы не придавал письму такого значения.
Мы посидели еще какое-то время, и я засобиралась.
Иван Францевич вышел к дверям проводить меня и напоследок
просил иногда его навещать.
— Не забывайте старика! Вы напомнили мне Софью
Алексеевну, а она была необыкновенной женщиной!
— Соседи в Парголове считали ее ведьмой, —
ответила я.
— А кто такая ведьма? — произнес Иван Францевич
совершенно серьезно. — Ведающая, то есть знающая тайны!
По паркету застучали когти, и в прихожую вышел Шторм. Он не
злился, как вначале, напротив, дружелюбно вилял хвостом.
— Вот и Шторму вы понравились, — улыбнулся старый
ювелир.
Выйдя от Ивана Францевича, я переходила улицу, чтобы сесть
на троллейбус, и вдруг увидела отъехавшую от тротуара темно-зеленую машину. В
машинах я не очень разбираюсь, но эту сегодня я уже точно видела — запомнила
трещину на ее левой фаре. Признаюсь, я испугалась: после всех приключений,
после того, как мне несколько раз чудом удалось избежать смерти, в каждом таком
совпадении я видела явственную угрозу.
Прежде чем я бегом пересекла проезжую часть и вскочила в
подъехавший троллейбус, зеленая машина проехала мимо, не набирая скорости и не
сделав попытки сбить меня. Троллейбус тащился по улице со скоростью беременной
черепахи, я нашла свободное местечко и сидела, задумавшись о своих
многочисленных проблемах. Случайно бросив взгляд в окно, я снова увидела туже
самую машину. Как же так, она на моих глазах проехала мимо, а теперь тащится
следом за троллейбусом?
Должно быть, сделала круг, объехав квартал, и снова
вернулась на ту же улицу…
Но это значит, что они следят за мной.
Не знаю, кто такие эти «они», но факт налицо.
Это что-то новое в моей практике. До сих пор меня только
пытались убить — причем вполне откровенно. И совершенно непонятно, почему это
так и не получилось. У меня нет ни оружия, ни хорошей физической подготовки,
даже особенно везучей я себя никогда не считала. Единственное объяснение,
которое приходит в голову, — это вмешательство покойной прабабки Сони,
которая обещала присматривать за мной с того света… Но я все-таки не настолько
сумасшедшая, чтобы думать об этом всерьез.
И вот теперь эта слежка… Я могу сделать из этого только один
вывод: кто бы они ни были, но на могиле Аксиньи Прохоровны им ничего не удалось
найти. Иначе вряд ли их могла заинтересовать моя скромная особа. Но, видно, и
раньше за мной следили, я просто этого не замечала, иначе как бы они знали о
моих передвижениях.
Троллейбус подъехал к моей остановке. — Я подумала
проехать дальше и потом вернуться, чтобы сбить преследователей со следа… Но тут
же поняла бесполезность такого шага: они и так прекрасно знают, где я живу,
знают каждый мой шаг — даже то, что я еще только собираюсь сделать, куда только
собираюсь пойти.
