— Нехорошо! — повторил «поп». — Ибо сказано…
— Заткнись! — оборвал его Песий Лекарь. —
Много ты понимаешь! «Ибо сказано, ибо сказано…» Вот я, к примеру, врачом
когда-то был, не собачьим — человеческим. Хорошим, между прочим, врачом… —
Он вздохнул, почесал своего пса за ухом. — И жену свою будущую прямо в кабинете
у себя нашел. Пришла она с переломом. Мужчина ей руку сломал. Муж, можно
сказать. Без штампа, правда, в паспорте. Я уж как ее жалел! Да и то… волосики
светлые, глазки голубые, прямо ангел с открытки! Вот, думаю, какие скоты
мужчины попадаются! Слово за слово, не успел у нее перелом зажить, как мы уж
поженились. Поселилась она у меня, все честь честью, согласно прописке.
Работать, правда, не пошла, но я не особенно и настаивал. Ей-то, с ангельской
такой душой, с глазками ее голубенькими, тяжело среди обычных людей…
Только месяца не прошло — стали к ней мужики захаживать. И
все, главное, без меня. Если я что скажу — она глазками захлопает: как ты,
Витя, можешь? Как тебе, Витя, такое в голову пришло? Это же, говорит,
одноклассник мой! А это — вообще брат троюродный! А это — тетки моей племянник!
И все как-то больше среди одноклассников и теткиных племянников милиционеры
попадались. Фишка у нее, что ли, такая была… В общем, все я ей верил, все
спускал, на все глаза закрывал, пока прямо за делом не застал… за этим, за самым…
— Это нехорошо! — пробасил «поп», но тут же
замолчал под яростным взглядом Песьего Лекаря.
— И то она отпираться пыталась! — продолжил
тот. — Только какое уж там, если все прямо на глазах! Я ослеп, озверел,
полез драться, только этот, милиционер ее, крепче оказался, отколошматил меня и
еще задержание оформил, как бы за хулиганство. И так и повелось — чуть что,
приходит с дружками, меня в отделение уволакивает, а сами с ангелом моим
развлекаются…
Он немного помолчал. Одноглазый пес поднял голову и тихонько
зарычал — видимо, требовал продолжения. Продолжение немедленно последовало.
— В общем, до того они меня довели, — с тяжелым
вздохом продолжил Песий Лекарь, — до того довели, что запил я по-черному…
дня не проходило, чтобы не напивался… А потом взбрело мне в голову убить свою
жену, ангела своего бесстыжего…
— Это нехорошо, — вклинился «поп». — Ибо
сказано: не убий…
Но он тут же замолчал под тяжелыми взглядами окружающих.
Даже Малахай шикнул на него:
— Не мешай человеку! Не перебивай его! Больно жалостно
рассказывает!
— Проснулся я как-то ночью, лежу рядом с ней и думаю —
взять подушку, на личико ей положить да придержать маленько — вот и вся
недолга… и кончатся все мои мучения раз и навсегда… Да только послушал, как она
во сне дышит — ровненько так, легонько, тихо, будто ребенок малый… и волосики
светленькие от дыхания колышутся… и не смог, не сдюжил!
Он снова сделал паузу и продолжил другим голосом — злым,
надтреснутым:
— А на следующий день все так и так кончилось. Встретил
меня на улице тот милиционер, теткин племянник, и отмутузил так, что дух из
меня вышиб, сознания лишил да в подвал скинул. Едва я очухался, до следующего
утра в том подвале пролежал. Чудо, что крысы меня там не сожрали. Видно, на то
и был у него расчет. Думал, что я уж оттуда живой не выберусь. Кое-как встал,
до дома добрел — а дверь заперта, и ключом моим ее не открыть. Видно, что замок
поменян. Стал я звонить, стал стучать, а жена через цепочку спрашивает, кто я
такой и чего мне надо. Я ей: «Лизочка, ангел мой, ты что же такое говоришь? Я
ведь муж твой законный и в этой квартире согласно прописке проживаю!» А она в
ответ: «Что это вы такое говорите, мужчина, зачем меня расстраиваете? Мой муж
законный вчера по пьяному делу трагически скончался и больше ни здесь, ни в
каком другом месте проживать не может!» И через дверь показывает мне
свидетельство о смерти. Все чин чином — фамилия моя и прочие инициалы, и печать
снизу фиолетовая.
Ну у меня в глазах от такой информации потемнело, я на
дверь-то кинулся, думал — в щепки разнесу, доберусь до нее и сделаю, что ночью
собирался… Да только где там! Руки отбил, а больше ничего! А она, Лизочка-то,
от двери отскочила и кричит: «Анатолий! Иди скорее! Тут псих какой-то на нашу
жилплощадь ломится!»
И вышел в коридор тот милиционер — в длинных сатиновых
трусах и в майке, в уголке рта папироска и на морде скука смертная нарисована.
Посмотрел он на меня и говорит: «Сам все поймешь, или надо тебе еще раз в
доступной форме все растолковать?»
Тут я понял, что жизнь моя кончена и что то свидетельство о
смерти, что она мне через дверь показывала — самое что ни на есть подлинное, и
взаправду я накануне помер, помер окончательно и бесповоротно, а тут, перед
дверью, одна пустая оболочка болтается, нервы людям портит. Развернулся я и пошел
прямым ходом к реке, вот к этой самой. Хотел в нее сигануть, чтобы привести все
дело в согласие с документацией. Если уже свидетельство о смерти оформлено, то
нечего мне больше среди живых людей делать.
Совсем уже я собрался в реку, да тут услыхал, будто плачет
кто. Как будто ребенок маленький.
Что такое, думаю, что за история? Откуда бы тут ребенку без
присмотра взяться?
Пошел на этот звук и вижу — щенки лежат, камнем зашибленные.
Трое насмерть, а четвертый еще живой, он-то и скулит, будто плачет. И стало мне
его жалко. Думаю, хоть кому-то от меня польза будет. Выхожу его, а уж потом в
реку…
Я все-таки врач, хоть и человеческий. А щенок — он не так уж
от ребенка отличается, только что заживает на нем все быстрее. Правду говорят —
как на собаке. Сумел я его вылечить, только один глаз не уберег, а пока лечил,
топиться-то и передумал. Зачем, думаю, топиться, когда есть при мне душа живая?
Да и он ко мне с тех пор привязался… так и живем с тех пор вместе.
Одноглазый пес поднял голову и негромко рыкнул, будто подтверждая
рассказ хозяина.
— Это что за история! — ревниво пробасил
«поп». — Это история самая обыкновенная! Через грехи человеческие кто же
не претерпел? Вот у меня по-другому было, я напрямки от самого диавола
пострадал, от врага рода человеческого!
Ответом ему было молчание, и «поп», приняв его как
одобрение, продолжил:
— Был я еще совсем молодой, только семинарию закончил,
только меня на приход назначили, попадья у меня была хорошая — кровь с молоком,
веселая, что ей ни скажи — все смеется, и готовить хорошо умела, особенно
постную пищу… щи постные так сварит, что просто объедение, а уж кисели — вообще
слов нет! В общем, все бы хорошо, живи — не хочу, да только завелся в церкви у
меня нечистый!
— Прямо-таки сам нечистый? — недоверчиво
переспросил Малахай. — Не много ли тебе чести?
— Прямо-таки сам! — гордо подтвердил «поп». —
А почему так получилось, сейчас вам расскажу.
Церковь мою построил один старый бандит, по обету. Ох и
много грехов на нем было! Судили его за эти злодеяния, и он зарок дал, что если
его оправдают, выстроит он непременно церковь. Ну и оправдали. То ли правда
обет подействовал, то ли денег дал кому надо, только не обманул, выстроил он
эту церковь. А в грехах своих не раскаялся, думал — и так сойдет. Но грехи-то —
они и есть грехи, и никакими деньгами от них не откупишься, так что, поскольку
ту церковь нераскаявшийся грешник построил, то и поселился в ней отец
всяческого греха, враг рода человеческого. И стал он мне что ни день во всяких
видах показываться… Как войду в церковь, так непременно его увижу — то кошкой
черной, то козлом обернется, то собакой самого непотребного вида… вот вроде
твоей этой псины!
