Смесь ацетона, бензина и сероводорода только приблизительно
могла дать представление об этом напитке.
Но огонь, вспыхнувший в желудке, в считанные секунды
распространился по всему телу, и Сергей почувствовал, что оживает, что может
даже двигаться.
— Ну вот, голубь, поживешь еще немножко! —
прохрипел бомж и отнял у него пузырек. — Мне-то оставь!
Он жадно, до последней капли допил зеленую жидкость и аж
крякнул от удовольствия.
— Что это было? — с трудом выговорил Сергей,
показав глазами на опустевший пузырек.
— Понравилось, да? — Бомж хрипло
рассмеялся. — Молотов-коктейль! Сам изобрел! — Он потянулся и
проговорил, придирчиво осмотрев Сергея: — Ну, голубь, если встать сможешь —
надо нам с тобой домой двигаться, а то и вправду от холода околеешь! Больше-то
у меня согревающего не осталось…
— Домой? — переспросил Сергей.
Домой… может ли он сейчас вернуться домой? Есть ли у него
этот самый дом?
Бумаги, которые ждет Иван, пропали. Причем, судя по тому,
как вел себя Василий, именно он украл их. Как уж он сумел это сделать —
отдельный вопрос, но сделал. В этом можно не сомневаться. Обеспечил себе алиби
и хотел убить его, Сергея, чтобы списать кражу на него. Как говорится — концы в
воду.
Буквально в воду — в черную, ледяную апрельскую воду.
Так что появляться сейчас дома ему никак нельзя.
Иван ни в какие его объяснения не поверит, возьмет в оборот
и будет прессовать, пока не останутся от Сергея рожки да ножки… Иван за те
бумаги кого угодно на куски разорвет.
— Домой мне никак нельзя… — едва слышно проговорил
Сергей.
— А я не про твой, я про свой дом говорю, —
успокоил его бомж.
Он встал и помог Сергею подняться на ноги.
Ноги подкашивались, земля качалась и норовила завалиться
набок, но нежданный попутчик подставил Сергею свое плечо, и они медленно
двинулись вдоль берега реки.
Берег был скользкий и неровный, ноги разъезжались, и если бы
не бомж, Сергей снова свалился бы в реку, и уже точно не встал.
— Куда мы идем? — проговорил он через несколько
минут, почувствовав, что силы на исходе.
— Я же тебе сказал — домой! — отозвался бомж и
покосился на Сергея как на неразумного ребенка.
— И далеко еще?
— Да уж, считай, пришли!
С этими словами попутчик придержал Сергея за рукав и вдруг
пихнул куда-то вбок. Продравшись сквозь голые кусты, они оказались на небольшой
вытоптанной площадке, с одной стороны которой виднелось строение — не то сарай,
не то трансформаторная будка, но больше всего это походило на деревенский
дощатый сортир. Провожатый Сергея отогнул две доски и залез внутрь. Там он
покопался немного и вскоре вылез, бросив к ногам Сергея какой-то тюк.
— Одежонка это тебе, — сказал он.
Сергей пошевелил ногой дурно пахнущие тряпки.
— Что кривишься? — добродушно спросил
провожатый. — Не модное, зато сухое. Не чванься, парень, ведь дуба дашь в
мокром-то…
Куртку Сергей бросил еще в реке, так что теперь мужик жадно
схватил мокрый пиджак и брюки, рубашку и даже галстук. Сергея же он обрядил в
хламиду, которую только условно можно было считать пальто, и в засаленные
рабочие штаны. Из ботинок вылили воду, но сменить их на галоши Сергей
категорически отказался.
— Теперь пойдем, обчеству тебя представлю! —
радостно сказал мужичок и потрусил вперед. — Не отставай, скоро уже!
Действительно, впереди, прямо по курсу, сквозь голый
весенний кустарник мелькнул дрожащий огонек.
Сергей прибавил шагу, насколько позволяли усталые ноги и
скукожившиеся ботинки, и вскоре увидел нещадно чадящий костер, возле которого
сгрудились самые фантастические персонажи.
Как-то в детстве Сергея с классом водили на постановку пьесы
Горького «На дне».
Из того спектакля запомнилось не очень много — то, что
знаменитый актер, игравший Сатина, был здорово пьян и исполнял свою роль, что
называется, на автопилоте, да еще аккуратные лохмотья персонажей, явно недавно
пошитые в театральной мастерской.
Вот те, кто сидел сейчас вокруг костра, были одеты в настоящие,
не поддельные лохмотья. Да и лица у этих людей были такие, каких не увидишь ни
в одном театре.
По большей части это были так называемые синяки, то есть
алкоголики с синими от непрерывного запоя физиономиями, хотя попадались и лица
поинтереснее. В самом центре, как бы во главе сообщества, восседала на ящике
из-под пива, как на троне, тетка необъятных габаритов и неопределенного
возраста, с мрачным и решительным выражением круглого и плоского, как блин,
лица. Судя по почтению, с каким с ней разговаривали окружающие, она была здесь
самой главной. И именно к ней обратился бомж, который привел к костру Сергея.
— Матушка, Халява Панкратьевна, вот гостя привел к
огоньку нашему. Не прогонишь?
— У нас свобода, — отозвалась тетка неожиданно
низким и гулким, как басовая труба, голосом. — У нас ента… как ее…
демократия! Как обчество скажет, так и будет!
— А на что нам этот субчик? — заверещал мелкий
мужичонка в драной зимней шапке, надетой ухом вперед. — Нам бы лучше
горячий супчик! — И он засмеялся дребезжащим, надтреснутым
голоском. — Ты вот, Будыль, привел сюда этого ферта вареного, а принес ли
ты чего пожрать или, извиняюсь, выпить?
— Было у меня малость «молотовского», — со вздохом
признался знакомец Сергея, — дак я ему в организм влил, потому как
окоченевши он был от речного купания…
— Вот видишь, Будыль, какой ты человек! — с
неприязнью продолжил мужичок в шапке. — Ненадежный ты человек, нестоящий!
Тебе какой-то ферт утоплый дороже своего брата-бомжа! О себе только думаешь!
Небось одежонку-то его уже прибрал и денежки тоже! Знаю я тебя… Так что я лично
против! И другана твоего знать не желаю, и тебе советую без добычи к огоньку
нашему не востриться!
— Ты, Малахай, со своими советами погоди! —
перебил его крупный кудлатый мужик, у которого из густой седой растительности,
покрывавшей всю физиономию, выглядывали только два мутных глаза и нос, похожий
на гнилую картофелину. — У тебя на все про все одна извилина, а в той
извилине — одна мысля: как бы выпить на халяву…
— Ты про халяву молчи! — истерично выкрикнул
Малахай. — Вот она сидит, матушка наша Халява Панкратьевна! Сами мы ее над
собою посадили! Мы все тут без халявы ни-ни! Халява для нашего брата — бомжа
бездомного — первое дело! А ты, Песий Лекарь, будешь чересчур выступать, так
как бы тебе язык не укоротили!
С этими словами он вскочил на короткие кривые ножки и
подскочил к кудлатому мужику, размахивая ржавой заточкой.
Противник его, как ни странно, никак не отреагировал на эту
яростную атаку. Зато валявшаяся возле его ног груда грязной и кудлатой, как его
борода, шерсти зашевелилась, поднялась и оказалась огромным псом с единственным
темно-коричневым глазом. Глаз этот недобро блеснул, пес приоткрыл бездонную
пасть и тихо, утробно зарычал. В полуоткрытой пасти обнажились огромные желтые
клыки, с собачьего подбородка свесилась струйка слюны.
