— Деточка, — говорила преподаватель дикции и
культуры речи Элла Евгеньевна, — если вы немедленно не избавитесь от этих
украинизмов, вы будете всю жизнь играть базарных торговок. Вы поймите, прошли
те времена, когда в театрах ставили пьесы из жизни передовых доярок и
работников доменной печи! Вот там ваше мягкое «г» было бы вполне уместно. А в
пьесы классического репертуара вас не возьмут даже на роль горничной!
— Ну уж, — усмехнулась Жанна, — в словах
«Кушать подано!» нет мягкого «г»!
Лола помнит, как Элла Евгеньевна тогда подняла брови и очень
выразительно оглядела Жанку с ног до головы. И уже открыла рот, чтобы сказать
что-то язвительное, она вообще никогда за словом в карман не лезла, эта
преподавательница. Речь ее была несколько суховатой, но безупречной, Лола
запомнила эту манеру и использовала потом в некоторых ролях.
Но тогда Элла отчего-то передумала размазывать Жанку по
стенке, возможно, решила, что это ни к чему не приведет, что студентка Гробовая
просто не услышит сарказма и не поймет подтекста.
Лола перевела взгляд на другие фотографии. Вот
«Бесприданница» Островского, и пожалуйте вам — в роли Ларисы Ж. Короленко!
Точно, ее лицо, Жанки… Но если в облике чумазой оборванной цветочницы нельзя
было разглядеть стройной фигуры и шарма, то Лариса Огудалова в белом воздушном
платье выглядела очень и очень неплохо. И дальше шел Чехов, «Три сестры», и та
же Жанка в роли Ирины… Боже мой, как же сама Лола была хороша когда-то в этой
роли! Как отлично смотрелись на ней строченая белая блузка с высоким стоячим
воротником и длинная темная юбка! И тяжелый узел волос на затылке, а у горла
камея из дивного розового оникса!
— Так… — медленно произнесла Лола, — приплыли…
Пу И заворочался под мышкой, очевидно, она слишком сильно
его прижала. Лола опомнилась и решила срочно бежать отсюда, чтобы не видеть
фотографий, и вообще впредь обходить этот театр стороной.
Ведущая актриса одного из крупнейших театров города! И кто —
Жанка Гробовая, которую прежде никто не принимал всерьез, не считал соперницей,
все ее избегали, потому что была противная и глупая! И совершенно бездарная!
Так считали они тогда. И не только они, Лола вспомнила, как
презрительно щурила глаза Элла Евгеньевна, как махал рукой Роман Святославский,
который вел у них сценическое мастерство… Ошибались, выходит, преподаватели,
проглядели талант… Не может быть! Не может быть, что у этой… у этой колоды
дубовой талант!
Однако глаза тут же сказали ей, что колодой Жанку считать
больше никак нельзя — вон какая стройная фигура в белом платье.
Лола сжала руки в кулаки. Бедный полузадушенный Пу И
заскулил тихонько, но его хозяйке было не до того.
Не может быть, думала Лола, наверное, у Жанки какие-то
связи. Но здравый смысл тут же подсказал ей, что никакие связи не помогут
«сделать сердце — большим, а ножку — маленькой», как утверждал Король в
замечательной сказке.
Совершенно некстати вспомнила Лола, как ставили они в
институтском театре «Золушку» и Жанка играла старшую сестру Анну — толстую,
глупую и неуклюжую.
Да уж, никакие связи не помогут взять ведущей актрисой
полную бездарность. И если исчезли Жанкины толстые ляжки и тяжелая походка, то,
возможно, прорезался талант?
Нельзя уходить, с тоской поняла Лола, Ленька никогда ей
этого не простит. Нужно идти и разбираться с тетей Глашей.
Она сжала зубы и направилась к служебному входу в театр. Пу
И перестал ворочаться и скулить — видно, потерял уже всякую надежду на
освобождение.
* * *
Леня застонал и пошевелился.
Первое, что он почувствовал, был холод. Он лежал на чем-то
холодном и жестком.
«Наверное, Лолка открыла форточку и выстудила
комнату, — подумал Леня. — Но почему тогда так жестко? Неужели
Аскольд занял всю кровать, а я свалился на пол?»
Леня с трудом разлепил глаза, но все равно ничего не увидел.
Вокруг него была холодная сырая темнота.
Он снова застонал, сел и ощупал то твердое и холодное, что
находилось под ним. Это, безусловно, не был ковер, который лежал на полу у него
в комнате. Это не был даже паркет. Это был холодный и неровный цементный пол.
У него мелькнуло какое-то неясное воспоминание.
Леня ощупал себя и понял, что он полностью одет. При этом он
сделал одно приятное открытие: в боковом кармане куртки оказался электрический
фонарик.
Леня вытащил его, включил и посветил вокруг себя.
Он находился в просторном подвале с низким сводчатым
потолком.
И тут память постепенно вернулась к нему.
Он вспомнил, как отправился в салон тату «Анаконда»,
вспомнил, как старик уборщик направил его к Финляндскому вокзалу, в мастерскую
старого китайца Вана…
Он вспомнил, как спустился в подвал возле спортивного
магазина, как разговаривал со старым мастером. Вспомнил странный запах, который
почувствовал в этом подвале, вспомнил порошок, который китаец сыпал в пламя
свечей… Ну ясно — от этого-то порошка он и потерял сознание… Под конец Маркиз
вспомнил рассказ китайца про татуировки с коронованным скорпионом…
Леня сообразил, что китаец принял его за человека с
татуировкой, поэтому и усыпил его своей китайской химией…
Приведя в порядок свои воспоминания, то есть разобравшись в
прошлом, он решил навести порядок в настоящем. Для начала он произвел ревизию
собственного организма и с удовлетворением убедился, что он в относительном
порядке. То есть слегка кружилась голова и во рту был неприятный металлический
привкус, но руки и ноги были целы, голова на месте, и никаких значительных
повреждений не ощущалось.
Убедившись в этом, Леня встал на ноги и снова огляделся по
сторонам, осветив подвал фонариком.
Подвал был совершенно пуст — здесь не осталось ни шкафов с
непонятными банками, ни столиков со свечами, вообще ничего, что напоминало бы о
мастерской старого китайца. Одни холодные и сырые каменные стены и такой же
пол. И самого господина Вана тоже след простыл.
Леня понял, что осторожный китаец, напуганный его
появлением, решил перенести свою мастерскую в более безопасное место.
Лола обогнула здание театра и нашла с торца незаметную
железную дверь, выкрашенную обычной серой краской. Она глубоко вздохнула, чтобы
успокоиться, запихнула Пу И под локоть поглубже и нажала кнопку звонка. В конце
концов, она пришла сюда по важному делу и выполнит его, чего бы ей это ни
стоило.
Дверь открыл пожилой дядечка в очках и меховой безрукавке,
подпоясанной ремнем с огромной пряжкой, судя по всему, дядечка позаимствовал
ремень у внука. Или у правнука.
— И что? — спросил дядечка, подслеповато моргая на
Лолу из-под очков.
