— Мигель Санчес — мое первое дело, — говорил Куинси. — Это было в Калифорнии в середине восьмидесятых. Он работал вместе с двоюродным братом, Ричи Миллосом. Специализировались на садистских убийствах с изнасилованиями молоденьких проституток. Всего восемь жертв. Санчес любил записывать свою работу на пленку.
— Милый парень, — прокомментировала Рейни, выключая телевизор и откладывая в сторону пульт дистанционного управления. — Значит, ты принимал участие в поимке Санчеса?
— Я разработал стратегию, которая помогла полиции арестовать преступника. Один свидетель рассказал, что видел, как двое мужчин затаскивали восьмую жертву в белый фургон за двадцать четыре часа до того, как ее обезображенный труп был обнаружен у дороги 1-5. К тому времени мы уже знали, что имеем дело с организованным убийцей. Я объяснил лос-анджелесским полицейским, что у психопатов редко бывают напарники, но в тех редких случаях, когда такое все же случается, напарником всегда оказывается более слабая личность, человек, исполняющий при психопате функцию зрителя. Мой совет состоял в том, чтобы в случае обнаружения двух подозреваемых сосредоточить внимание на слабейшем члене преступной пары. Так и получилось. Ричи выдал Мигеля, который и был настоящим зачинщиком и представлял реальную угрозу.
— Полагаю, на деле все было не так легко, как на словах.
— Верно. Ричи преклонялся перед двоюродным братом. И ужасно боялся его. Надо сказать, не без причин. Через шесть месяцев после того, как Ричи сдал кузена в обмен на сокращение срока, его нашли в тюремном душе. Кто-то отрезал бедняге член и засунул ему в рот. Мигель не отличался изысканностью манер.
— Ага. И вот этот-то замечательный образчик человеческой породы и позвонил тебе на незарегистрированный телефон.
— Он и еще сорок семь таких же ненормальных. Было еще восемь звонков от тюремных начальников, которые сочли своим долгом сообщить, что номер моего незарегистрированного телефона стал всеобщим достоянием, что он написан везде, где только можно, от валяющегося во дворе клочка бумаги до пачки из-под сигарет. А в одном месте его написали на стене тюремного душа.
— Куинси…
— По моим подсчетам, сорок восемь заключенных представляют двадцать одно исправительное учреждение, так что утром можно ожидать продолжения.
— Куинси…
— Но не волнуйся. — Теперь его голос звучал уже не бесстрастно, в нем появились резкие нотки, и они набирали силу. — В большинстве такого рода заведений власти имеют право прослушивать звонки заключенных, поэтому, уверен, новые члены моего фан-клуба будут должным образом наказаны. У администрации есть для этого все возможности. Знаешь, наказание вполне достаточная мера, чтобы отбить у кучки психопатов желание повеселиться за счет федерального агента.
— Смени номер.
— Пока еще не хочу.
— Не будь ослом!
— Я не осел, и это не упрямство, а терпение. Рейни замолчала и тут поняла.
— Ты хочешь, чтобы звонки продолжались, и надеешься заманить одного из звонящих в ловушку. Рассчитываешь, что сумеешь заставить его проговориться, раскрыть источник, из которого и поступила информация с номером твоего телефона.
— Утром я доложу обо всем своему начальству. В Бюро очень серьезно подходят к вопросу охраны агентов. Не сомневаюсь, что мою линию моментально возьмут под контроль. Наведут справки в тюрьмах, откуда поступили звонки. Возможно, кто-то даже лично навестит Мигеля Санчеса. Мне бы этого особенно хотелось.
— У тебя есть рабочая версия? Кто мог это сделать? Этот человек должен знать тебя.
— Возможно. Но не исключено, что во всем виноват какой-нибудь бездельник из колледжа. Взломал со скуки защитные коды телефонной компании, нашел мой номер и решил немного повеселиться.
— Но ты же так не думаешь.
— Нет. По-моему, тут что-то личное. И на мой взгляд, таинственный шутник выдал не только номер телефона. Подумай о том, что сказал Мигель Санчес. Что он хотел бы оттрахать мою дочь в этой гребаной могиле. Помнишь про белый крест? Откуда он взялся? Что первое приходит в голову, когда ты думаешь о белом кресте?
Рейни закрыла глаза. Она представила белый крест, и ей стало нехорошо. Нельзя оставаться в этом дурацком мотеле. Нельзя валяться на кровати, притворяясь, что бизнес есть бизнес. Нужно ехать к Куинси. Она должна помочь ему, как он когда-то помог ей. Должна заткнуть ему уши и не дать слушать все те мерзости, которые летели из телефона. Теперь было уже поздно, и Рейни знала, что он сейчас скажет. Куинси всегда был слишком умен.
— Арлингтон, — безжалостно продолжал он. — Этот человек не только сообщил мой номер телефона. Он рассказал по крайней мере одному садисту, где и как найти могилу моей дочери. Сукин сын. — Голос у него наконец сломался. — Он выдал Мэнди.
Рейни ждала. Дыхание в трубке постепенно успокаивалось. Она чувствовала, как Куинси берет себя в руки, становясь снова невозмутимым, собранным федеральным агентом, таким, каким всегда хотел быть, таким, каким был. Ему нужна была маска, точно так же, как маска нужна была и ей. Удивительно, что столь простое открытие причинило боль. Рейни почему-то вспомнился слоненок из сна, его отчаянная борьба за жизнь, его путь через пустыню. Сколько раз он падал и сколько поднимался, но все равно в конце его разорвали шакалы.
— Полагаешь, они связаны? — спросила Рейни.
— Что?
— Телефонные звонки. И происшествие с Мэнди. Интересное совпадение: стоило тебе нанять детектива для расследования смерти Мэнди, как тут же начинаются звонки с угрозами.
— Не знаю, Рейни. Нельзя исключать возможность простого совпадения. В мире полно людей, которым нечего больше делать, кроме как ненавидеть меня. Может, они узнали о похоронах моей дочери и решили, что сейчас самый подходящий момент, чтобы повеселиться. У нас и раньше были случаи с разглашением частной информации, касающейся тех или иных агентов. Ничего особенного, но, с другой стороны, мы ведь теперь живем в век компьютеров.
— Мне это не нравится, — сказала Рейни. — Плюс то, что Санчес помянул Мэнди. Тебе не кажется, что намек достаточно ясен?
— Я… я не знаю. — Куинси снова заговорил устало. — Мне кажется, что связь есть. Потом кажется, что я просто параноик. Потом… Знаешь, я сейчас сам не свой.
Рейни молчала. Наверное, надо сказать что-то утешающее, но ей не довелось вырасти в доме, где звучали утешительные слова. Странно, но в тридцать два года она не умела еще очень многого.
— Я разговаривала с полицейским, который проводил расследование. — Рейни слегка скорректировала тему разговора, но не отошла от нее, потому что, как и Куинси, лучше справлялась с тем, что имело прямое отношение к делу. — Он хорошо поработал на месте происшествия и на мой взгляд, ничего не упустил.
— Что с ремнем безопасности?
— Водитель… — Рейни запнулась, шокированная тем, как спокойно и легко употребила это обезличенное слово в применении к дочери Куинси.
