Муся Беловцева была на нее очень похожа. Она умела подолгу
сидеть неподвижно, внимательно слушая собеседника, не ерзая и не выказывая
нетерпения. Потом вставала и начинала делать то, что нужно. Быстро, энергично,
без лишних слов и, казалось, не зная усталости. Потом снова садилась и не
торопясь рассказывала о результатах, не повышая голоса, не жестикулируя и
вообще не делая ни одного лишнего движения. Глядя на нее и одновременно слушая
ее рассказ, просто невозможно было себе представить, что все, о чем она
говорит, было ею проделано в столь короткие сроки. Когда Муся сидела, она
производила впечатление ленивой, толстой и малоподвижной сонной кошки. Как
только она вставала, пушистая персидская кошечка мгновенно превращалась в
огнедышащую самку гепарда с которой, как известно, в животном мире никто не
может соперничать по части скорости передвижения. В данный момент Муся была
кошечкой, потому что сидела напротив меня в мягком, удобном кресле и вникала в
мои проблемы.
Я уже успел задать ей самые главные вопросы и с огромным
облегчением услышал, что "Время дизайна" и "Треугольный
метр" продаются очень хорошо, пользуются большим успехом у читателей, и
пресса по этим книгам вполне приличная. Открыто хвалить у нас в стране как-то
не принято, поэтому благосклонность критиков оценивается по тому, сильно они
ругают или не очень. Или же просто констатируют, что "читателей порадовали
очередным шедевром". С книгами, таким образом, все было в порядке.
Выяснилось, что и с деньгами тоже. Однако Муся ничего не смогла мне объяснить
по поводу моих отношений со Светкой, видно, я и впрямь пошел у дочери на поводу
и никому ничего не сказал о ее планах вечно любить некоего безумно талантливого
Гарика и заняться его раскруткой. Впрочем, ничего удивительного, я никогда
особенно не делился с Мусей своими семейными делами, она была для меня не другом,
а деловым партнером. Надежным, высокопрофессиональным, честным. Но не более
того. Почему же я не дал Светке денег, которые обещал ей? Более того, мои
финансовые отношения с издателем по поводу последней книги были выстроены в
точности по той же схеме, что и прежде, и все деньги были переведены на мой
банковский счет, к которому имеет доступ Лина, моя супруга, и с которого я не
могу снять ни рубля так, чтобы она об этом не узнала. Выходит, или Светка
что-то не так поняла, или я уже в момент подписания договора, в январе, знал,
что денег девочке не дам. Почему же я передумал? Вероятно, были причины, и
весьма серьезные. Но если так, то почему же я не сказал об этом Светке? Она
ждет, надеется... А я, приняв решение не давать денег, все тянул и тянул, не
желая огорчать ребенка неприятным разговором. Вполне в моем духе. Никогда не
любил говорить людям неприятные вещи. Да, все это так, но вот почему же я
принял такое решение? Муся не знает, я - тем более, о Лине и матушке и речи
нет, они точно не одобрили бы финансовое вспомоществование неизвестному Гарику,
поэтому им-то я наверняка ничего не говорил. Кто же может знать?
- Надо решить вопрос с моим мобильным телефоном. Мать
сказала, что я в прошлом году сменил номер. Новый номер-то она мне сказала, а
вот пин-код я забыл. Батарея села через день после аварии, и я теперь не могу
его включить.
- Это не вопрос, - Муся сделала очередную запись в
блокноте. - Что еще?
- Еще я хотел бы, чтобы о моей амнезии знало как можно
меньше людей. Главврач в Талдоме по моей просьбе сказала журналистам, что
память у меня восстановилась, вот пусть все так и думают.
- Почему?
- Знаешь... У меня нет разумных аргументов, все это на
уровне ощущений... Я учитываю менталитет русского человека. Амнезия - это
память, а память - это голова. Я не хочу, чтобы обо мне говорили как о
человеке, у которого не все в порядке с головой.
- Понятно, - тонкая серебристая ручка скользнула вдоль
раскрытого блокнота. - Но мне придется тебя огорчить, Андрюша. Об этом уже
пишут все газеты. Твоя дочь Светлана постаралась. Когда она приезжала к тебе в
Талдом, там было полно журналистов, и она не отказала им в интервью, когда
вышла от тебя. После этого, конечно, прошли публикации о том, что у тебя все в
порядке, но Светлана продолжает общаться с журналистами и рассказывает им все
как есть.
- Вот черт! Светка, Светка... Я же просил тебя, и ты
мне обещала... Что ж ты меня так подвела? Конечно, я понимаю, тебе хотелось бы
оставаться членом семьи известного писателя, появляться вместе с ним на
светских тусовках и потом видеть свою фотографию в газетах. Но я лишил тебя
этого удовольствия, и теперь ты пытаешься восстановить для себя статус
"дочери знаменитости" и купаться в лучах внимания со стороны прессы.
Это так по-детски, но можно ли тебя в этом упрекать? Ты, бедненькая, наверное,
думаешь, что настал твой звездный час. Глупенький мой попугайчик! А может быть,
ты охотно идешь на контакты с журналистами, знакомишься с ними и надеешься, что
эти знакомства помогут тебе в дальнейшем раскручивать твоего ненаглядного музыкального
гения? Ты готова пожертвовать интересами отца во имя интересов любовника. Что
ж, банально и истерто от бесчисленного использования в жизни и в искусстве.
Кстати, я и не уверен, что это неправильно. Родители - это прошлое, а
любовники, женихи и мужья - это будущее. Молодые должны идти вперед, а не
оглядываться на предков.
- Я постараюсь что-нибудь придумать, чтобы
дезавуировать эту информацию, - спокойно продолжала Муся. - Но ты в свою
очередь подумай, Андрюша, нужно ли это делать. Если твоя память не
восстановится, все равно об этом узнают. Ты же не можешь провести остаток
жизни, прячась от людей.
- Она восстановится, - возразил я упрямо. - И я буду
сидеть здесь, в этой клинике, до тех пор, пока не вспомню все.
- На это могут уйти месяцы и даже годы, - Муся всегда
была пессимисткой. Но я стоял на своем.
- Это может случиться в любой момент, даже завтра, даже
через пять минут. Я сделаю все, что в моих силах. А уж если не получится, тогда
и будем думать, как поступать.
- Думать надо уже сейчас, Андрей. Если я от твоего
имени или от своего начну опровергать то, что сказала твоя дочь, то она в
глазах всех окажется лгуньей. Мы нанесем ущерб ее репутации. А потом окажется,
что лгали мы с тобой. И мы станем не только обманщиками, но и подонками,
оболгавшими молодую девчонку. Я-то ладно, с меня какой спрос, я всего лишь
литагент, а вот ты другое дело. Ты - любимец народа, тебя обожают, у тебя толпы
поклонников, ты считаешься тонким знатоком человеческих душ. Ты хоть понимаешь,
что такое развитие событий угробит тебя как писателя? Не как автора самых
популярных в стране книг, а именно как писателя, как человека, олицетворяющего
мысли и чувства нации?
Сказано, честно говоря, громковато, я таких сравнений явно
не заслужил. Куда мне до "совести нации"! Но Муся, как всегда, права,
ибо она не только пессимист, но и стратег, в отличие от меня. Она умеет
смотреть вперед, а я, как обычно думаю только о сегодняшнем дне. Впрочем, если
бы она не умела смотреть вперед и просчитывать ситуацию, она не стала бы
литагентом, точно чувствующим, какого писателя в какое издательство имеет смысл
предлагать, чтобы потом, спустя два-три года (раньше не получится), заработать
на этом. С доводами Муси я вынужден был согласиться, но на мою твердую
решимость в кратчайшие сроки добиться восстановления памяти это не повлияло.
