- Конечно, я, - мой ответ последовал быстро и уверенно.
- Почему вы, а не он?
- Потому что я - музыкант, и я знаю, что нужно сделать,
чтобы передать замысел автора музыки. А этот человек - дилетант, он этого не
понимает и поэтому ошибается.
- Да нет, друг мой, - Мария усмехнулась, - это вы
ошибаетесь. Просто у вас с этим человеком разные цели. У вас цель - донести до
слушателя замысел автора, и с точки зрения этой цели вы действуете правильно. А
у того человека - другая цель, он хочет УСЛЫШАТЬ музыку. И с точки зрения его
цели вы действуете совершенно неправильно.
- Но это его проблемы, - я все еще сопротивлялся, но
уже из последних сил. - Пусть поставит перед собой другую цель, тогда у нас с
ним не будет разногласий о том, что правильно, а что - нет.
- Прекрасно, - Мария звонко расхохоталась. - Пять с
плюсом! А скажите-ка мне, голубчик, почему он, этот другой человек, должен
ставить перед собой другую цель? Почему он, а не вы, а?
- Потому что... - начал я с разбега и осекся. Эта
старая карга все-таки поймала меня. Снова. В который уже раз? В двадцатый? В
сотый? Я уж и счет потерял.
- Что замолкли? Стыдно? - насмешливо подцепила меня
Мария. - Это хорошо, что стыдно. Тогда уж я за вас договорю. Другую цель должен
ставить кто-то другой, а не вы, потому что вы-то не можете ошибаться, и цель, которую
вы перед собой поставили, наверняка правильная и достойная, она самая лучшая и
вообще единственно возможная, а если у кого-то цель Другая, так он сам дурак и
сам во всем виноват. Ведь так, дружочек? Вы именно это подумали?
- Но не в таких резких выражениях, - возразил я.
- Сути не меняет, - строго отрезала старуха. - Вы
изначально отвергаете за другими людьми право иметь цели, отличные от ваших.
Отсюда и все ваши беды. Поэтому когда вы говорите кому-то, что он поступает
неправильно, вас не понимают, более того, вам пытаются возражать, с вами не
соглашаются, вот ведь ужас-то! Поймите вы, наконец, что каждый человек в каждую
минуту своей жизни поступает правильно, потому что он делает то, что
соответствует той цели, которую он на данный момент перед собой ставит. А то,
что вам эта цель не нравится, вы с ней не согласны, она вас не устраивает - это
совсем другой вопрос. И вам нужно научиться считаться с правом других людей
иметь цели, отличные от ваших. Вот когда научитесь, тогда вам станет куда легче
жить. И вам сразу многое станет понятным.
- Ну хорошо, - сдался я, - вы меня убедили. Но все
равно методы воспитания, которые применяет Анна, вернее, отсутствие и
воспитания, и самих методов...
- Голубчик, вы плохо усваиваете уроки, - Мария
укоризненно покачала головой. - Вам не приходило в голову, что поведение Анны
со своими детьми абсолютно адекватно тем целям, которые она перед собой ставит?
- Да какие же могут быть цели у такого странного, с
позволения сказать, обращения с детьми? Мать должна научить своих детей жить в
обществе, она должна дать им образование, привить навыки обязательности,
аккуратности, ответственности, приучить быть вежливыми. Ничего этого Анна не
делает.
- А зачем? Зачем ей это делать?
- Но я же сказал: чтобы...
- Слышала, слышала, я не глухая, - в голосе старухи
мелькнуло едва заметное разочарование от моей, по всей вероятности,
непроходимой тупости. Но я, честное слово, не успевал за ее мыслью. - Вы сейчас
начнете излагать мне цели воспитания, имеющие широкое хождение в вашей среде. А
если у Анны цель другая? Ну допустите же в свою негибкую фантазию такую простую
мысль, и все сразу же встанет на свои места. У Анны другая цель. И все, что она
делает, полностью этой цели соответствует. Дошло наконец?
Я глупо кивнул и тут же еще более глупо задал вопрос:
- А какая у нее цель?
- Не знаю, голубчик. Мне не дано знать. И вам тоже. Это
- великая тайна матери. Любой матери, не только Анны. Лишь мать самым донышком
своей души знает, даже не знает - только слегка чувствует, зачем ее ребенок
появился на свет, какова его цель и что нужно сделать матери, чтобы эта цель
реализовалась. В этом и есть великая тайна материнства. Только в этом, дорогой
мой, и ни в чем другом. И соваться в эту тайну с прямолинейными нравоучениями
непростительно.
* * *
В Бонне в вагон вошли несколько человек, но я увлеченно
дописывал эпизод и взглянул на пассажиров только тогда, когда в динамике
зазвучала немецкая речь, в которой мне удалось выделить слово
"Кельн". Подъезжаем. Торопливо убрав в сумку блокнот, я допил остатки
пива из банки и вышел в тамбур, поближе к двери.
При первом же взгляде на Кельнский собор сердце, как всегда,
остановилось на мгновение и громко простонало: "Ах ты господи, какая же
красота!" Удивительно, столько раз я бывал здесь, а привыкнуть не могу.
Постояв на площади перед собором и вдоволь налюбовавшись изысканными
очертаниями архитектурного памятника, я побрел в сторону Старого рынка.
Наверняка в прошлом году я тоже туда ходил, люблю смотреть на памятник Гретхен.
Сам-то памятник ничего особенного собой не представляет, но легенда о Гретхен и
Яне мне ужасно нравилась, и каждый раз, глядя на обрюзгшую женскую фигуру, я
испытывал одновременно злорадство и ощущение абсолютной справедливости
происшедшего. Суть легенды состояла в том, что батрак по имени Ян влюбился в
Гретхен, дочь зажиточного крестьянина. Гретхен, натуральное дело, глядела на
своего поклонника свысока, да и папаша ее такой мезальянс вовсе не
приветствовал. Тогда отчаявшийся добиться ответной любви и родительского
благословения Ян завербовался в солдаты и ушел воевать. Воевал он до того
успешно, храбро и самоотверженно, что дослужился до генерала. Времени эта
карьера, надо полагать, заняла немало. И вот возмужавший Ян, в роскошном
генеральском мундире и при сабле, является на родину, чтобы теперь уже на
полном основании попросить руки высокомерной красавицы Гретхен. И что же он
видит, несчастный? Сидит его ненаглядная Гретхен, сильно постаревшая,
растолстевшая и унылая, на рынке и торгует сельхозпродукцией с папашиной фермы.
Смотрит на нее бравый красавец-генерал и задает себе сакраментальный вопрос:
оно ему надо? А в воздухе так и носится ответ: да пожалуй что, и не надо.
Очень мне эта история нравится, даже и не пойму чем, но
нравится. От Старого рынка - к церкви Святого Мартина, где во дворе стоят
металлические фигуры, выполненные в человеческий рост, - фольклорные герои
Тюннес и Шель. Тюннес, в крестьянской одежде, без головного убора (верх
неприличия по тем временам!), олицетворяет народную мудрость и здравый смысл, а
пижонистый Шель, в котелке, смокинге и при "бабочке", являет собой
образованного горожанина, высокомерного и утонченного интеллигента, почти
сноба. Такие парочки есть в фольклоре многих народов и даже на современной
эстраде, у нас, например, чем-то вроде Тюннеса и Шеля были в свое время
Тарапунька и Штепсель, а позже - Карцев и Ильченко.
Куда еще я мог пойти в прошлом году? Предварительно изучив
расписание, я убедился, что электрички, на которых можно доехать до Тройсдорфа,
уходят каждые десять-пятнадцать минут. Вряд ли я, едва выйдя из вагона в
Кельне, кинулся, ломая ноги, в кассу за билетом и на другую платформу к поезду,
на меня это не похоже, не мой стиль. Скорее всего я, как и сегодня, первым
делом посмотрел расписание, потом купил билет и отправился погулять, подышать
воздухом, полюбоваться собором. Наверняка захотел перекусить и выпить пива.
Терпеть не могу спешки и суеты... Хотя в прошлом году шли дожди и дул сырой
ветер, так что, возможно, перспектива прогулки меня не особо прельщала. Но мимо
собора я все равно не прошел бы. И к памятнику Гретхен сходил бы. И от закуски
со светлым нефильтрованным пшеничным пивом не отказался бы, я себя знаю. Но с
другой стороны, я ехал в Тройсдорф по делу, меня гнало туда любопытство и
желание получить "горячую" и взрывоопасную информацию. Вряд ли я стал
бы прохлаждаться, наслаждаясь любимыми памятниками, когда впереди ждет что-то
интересное и важное. Да, скорее всего так и было, я уехал в Тройсдорф минут
через пятнадцать после приезда в Кельн, посмотрел расписание, купил билет и
отбыл. Зато на обратном пути времени у меня было предостаточно, ведь я
собирался ехать назад в семь вечера, именно так я договаривался с Вероникой,
которая должна была встречать меня во Франкфурте. Предостаточно времени...
Сейчас посчитаю. Муся сказала, что я уехал в прошлом году из Франкфурта тем же
поездом, что и сегодня. Значит, в Тройсдорф я прибыл примерно в половине
второго. Еще полчаса максимум отведем на поиски нужного адреса - в два я уже
был у Яновского. Сколько я с ним разговаривал? Ну час, ну от силы - два,
все-таки не встреча одноклассников, о чем долго базарить-то? Стало быть, от
Яновского я ушел самое позднее - в четыре, ну хорошо, пусть в пять, но точно не
позже пяти. Допустим, он не проявил чудеса гостеприимства и не отвез меня на вокзал
на машине, я потопал к поезду пешком, это еще полчаса (а кто его знаете может,
и пять минут), минут десять ждал поезда (а может, и не ждал), двадцать минут
ехал. Итак, в Кельне я оказался самое позднее - в шесть вечера, а на самом деле
наверняка намного раньше. До семи у меня оставался как минимум час. Энергичным
шагом я вполне успевал обойти все любимые мною места и даже слегка
поесть-попить.
