Михаил Викторович обладал внешностью поистине выдающейся.
Огромный, с выпуклыми глазами и густым ежиком волос, он был толст во всем,
начиная от живота и заканчивая губами и языком. И даже голос у него был толстым
и жирным. Образ бегемота сложился у меня в голове еще до того, как он полностью
внес свое тело через порог комнаты. Надо честно признать, что Бегемот обладал
немалым внутренним обаянием (кажется, в умных книжках это называется
магнетизмом), по крайней мере, через десять минут после начала разговора я
перестал замечать и его малопривлекательную внешность, и его жирный, какой-то
лоснящийся голос, и его странную привычку поправлять руками необъятную складку
живота, словно пытаясь поудобнее уложить ее на пухлых бедрах.
- Давайте сразу договоримся об исходных посылках, -
сказал он в первый свой визит. - Есть все основания считать, что у вас
диссоциативная амнезия. Это означает, что в, вашей жизни произошло некое
событие, которое оказало на вас чрезвычайно сильное психотравмирующее
воздействие. Вашей психике тяжело было справиться с этим переживанием, и, как
только подвернулась подходящая возможность, психика от этого неприятного
воспоминания избавилась. Ей стало легче, теперь можно не помнить об этом и не
расстраиваться из-за этого. Я понятно объясняю?
- Да, вполне, - рассеянно кивнул я. В его словах не
было ничего нового, все это я уже слышал от Голой Собачки Эммы.
- Идем дальше, - Бегемот удовлетворенно покивал головой
на толстой шее. - Психика - субстанция разумная, она лишнего не возьмет. Иными
словами, она стерла из вашей памяти только само событие и вас самого как
субъекта, знающего и помнящего об этом. Это означает, что травмирующее событие
произошло, скорее всего, именно восемнадцатого июля девяносто девятого года, а
не на следующий день, не через неделю и не через месяц после этого. Вы ведь,
насколько я понимаю, уже неоднократно спрашивали у своих близких, не знают ли
они, что это могло быть.
- Спрашивал. Никто ничего не знает. Я в тот день ехал
на дачу, где планировал пробыть в полном одиночестве две-три недели, поработать
над книгой. Жена утверждает, что через три недели с небольшим я вернулся и ни о
чем таком ей не рассказывал.
- Стало быть, можно сделать вывод, что вы стыдитесь
этого события. Стыдитесь настолько, что даже жене ничего не сказали.
- Не обязательно, - усмехнулся я. - Я не веду праведный
образ жизни, у меня были и другие женщины, кроме жены. Не могу утверждать, что
я этого стыжусь, но жене о них, само собой разумеется, не рассказываю. Я вообще
не очень-то с ней делюсь, я человек замкнутый, привык все переживать в себе, в
одиночку.
- Голубчик, вы же сами только что сказали, что у вас
были и другие женщины, кроме жены. Стало быть, в самом адюльтере для вас нет и
не может быть ничего особенного, ничего такого, что могло бы так сильно
травмировать вашу психику. Даже если речь идет об отношениях с какой-то
женщиной, то в этих отношениях должно быть нечто такое, что совершенно выбило
вас из привычной колеи. Такое, чего раньше никогда не было. И наша с вами
задача - постараться найти в вашей душе именно те струны, которые могут дать
такой болезненный, такой невыносимый для внутреннего слуха аккорд. Для этого мы
с вами вместе должны покопаться у вас внутри и выудить для начала все ваши
страхи, как явные, которые вы прекрасно осознаете, так и скрытые, спрятанные на
уровне бессознательного.
- А потом что? - заинтересовался я.
- А потом мы будем работать над тем, чтобы эти страхи
уничтожить.
- А потом?
- Когда страхов не будет, ваша психика поймет, что
можно выходить из подполья, образно выражаясь. Она ведь не дает вам сейчас
вспомнить, потому что вы снова будете переживать и страдать. Как только она
убедится, что страдать вы больше не будете, потому что вам на это событие,
прошу прощения, наплевать с высокой колокольни, она с удовольствием вернет вам
воспоминания, если ей хотя бы чуть-чуть помочь, дать маленький толчок. Таким
образом, на первом этапе наших с вами занятий мы будем вылавливать из потомков
вашей души страхи, на втором этапе мы будем их стирать и уничтожать, а на третьем
подталкивать память. Стратегия лечения ясна?
Куда уж яснее, хотя не могу сказать, чтобы я был в восторге.
Я почему-то был уверен, что присланный Мусей специалист будет работать только,
выражаясь его же языком, по третьему этапу. Гипноз, внушение, транс, всякие там
специальные психологические приемчики для стимулирования памяти. К этому я был
готов. Но позволять чужому человеку копаться в моей душе я вовсе не собирался.
Однако пути назад не было. Я мог отказаться от услуг Михаила Викторовича, но
придет другой специалист и предложит мне то же самое. Другого-то способа нет,
это я уже понял, пока Бегемот со свойственной ему обстоятельностью и
неторопливостью излагал мне основы своей специальности и нашей с ним общей
работы. Отказавшись же от услуг психоаналитика полностью, я не решал главную
задачу: получить знания, позволяющие мне продолжать жить в покое и
безопасности. И получить их как можно скорее, пока эту безопасность не
разрушили самым грубым и беспардонным образом.
И я впрягся. Бегемот приходил ко мне через день, мы
занимались по три-четыре часа, иногда дольше. В памяти всплывали какие-то
детские впечатления, обиды, слезы, ссоры, и каждое из них мы тщательно
обговаривали и анализировали. Мне было интересно, я так втянулся в эти
разговоры, что в свободное от сеансов время самостоятельно копался в
собственной жизни, выискивая то, что, на мой взгляд, тоже было достойно
обсуждения. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что этот Бегемот с
безразмерным животом и тягучим липким голосом стал для меня самым близким
человеком. Никогда и ни с кем я не обсуждал свою жизнь так подробно. Никогда и
ни с кем я не был так откровенен. Даже с Борькой Викуловым, потому что Борька
всегда был сильнее, я психологически зависел от него, для меня было важным
заслужить его одобрение, и уж Борьке-то я точно ни за что не рассказал бы о
том, чего испугался, на что обиделся или из-за чего расплакался. К тому же
Борька довольно рано осознал себя сильной и независимой личностью и перестал
деликатничать с людьми, считая душевную мягкость и тактичность проявлениями
трусости, дескать, правду-матку резать в глаза боятся те, кто не хочет наживать
врагов, а тот, кто врагов не боится, смело говорит правду. Не знаю, может, он и
прав, но только для меня его правда-матка регулярно оборачивалась обидами и
тоскливыми злыми слезами в подушку по ночам. С возрастом я постепенно стал
избавляться от угнетавшей меня психологической зависимости от Борьки, я
перестал нуждаться в нем как в единственном и самом близком друге, поэтому наше
общение со временем сократилось до тех двух-трех десятков минут, в течение
которых Борька ухитрялся ничем меня не задеть. При более длительном контакте
срыв был неизбежен, и я предусмотрительно сворачивал разговор, не дожидаясь
опасного рубежа. Правда, другим близким другом я так и не обзавелся, не
случилось его в моей жизни, зато весь не растраченный в пустом трепе внутренний
потенциал я выплескивал в книгах, и это давало свой результат.
