- Я подумаю, - пообещал я. - Но прошу тебя никому пока
ничего не говорить. Кто знает - тот пусть знает, с этим уже ничего не поделать.
Но лишний раз поднимать тему не нужно. Хорошо?
- Хорошо, - согласилась Муся. Ее большие голубые глаза
за стеклами очков в изящной округлой оправе смотрели внимательно и чуть
настороженно, ну точь-в-точь как глаза нашей персидской кошки. Как ни странно,
но ту нашу кошку звали Марьяной, в сущности - та же Мария, Муся. И до, и после
Марьяны у нас в семье были и другие кошки и коты, и длинношерстные, и
гладкошерстные, мои родители любили этих животных, и количество их колебалось
от одного до трех единовременно, но в Мусе Беловцевой я всегда видел только ту,
бежевую пушистую голубоглазую Марьяну. - Какие еще будут просьбы, поручения?
- Да вроде все, - я пожал плечами. - Кажется, ничего не
забыл.
- Ты абсолютно уверен, что не хочешь, чтобы я разыскала
Лину и попросила ее приехать?
- Не нужно, Муся. Она не смогла дозвониться мне на
мобильник и позвонила матери, та ей все сказала и как врач объяснила, что со
мной все в порядке и никакого пожара нет. Пусть спокойно совершенствует свой
английский и не дергается. Ну что толку от ее присутствия в Москве?
- Как скажешь. Может быть, найти кого-то из твоих
друзей?
- Зачем? - удивился я.
- Андрюша, для восполнения пробела памяти есть два
пути: можно все вспомнить, а можно просто все узнать. Читать тебе пока трудно,
да и потом, из газет ты узнаешь о чем угодно, но только не о твоей собственной
жизни. Не проще ли посадить в этой комнате двух-трех близких друзей и попросить
их, чтобы они рассказали тебе о твоей жизни за последние два года, а? Таких
друзей, от которых у тебя нет тайн, с которыми ты привык всем делиться. Тебе не
кажется, что это разумный выход? Скажи мне их имена и телефоны, я всех найду и
завтра же привезу к тебе.
Легко сказать... Друзья, с которыми я привык всем делиться.
Да где ж их взять-то, таких друзей? У кого-то они, может, и есть, но только не
у меня. Есть приятели, с которыми я с удовольствием парюсь в бане и пью пиво
раз в три-четыре месяца. Есть куча знакомых в среде журналистов и литераторов,
поскольку мы все вместе учились в литинституте. Есть женщины, с которыми я спал
то однократно, то по нескольку месяцев и с которыми расставался легко и без
сожалений, ибо не любил лишних хлопот и душераздирающих разговоров о будущем.
Есть Борька, Борис Викулов, друг детства, и в детстве у меня от него
действительно не было тайн, но впоследствии мы учились в разных институтах,
получили разные профессии и наши интересы стали пересекаться все реже и реже. Я
знал, что, если со мной что-нибудь случится, Борька прибежит на помощь первым и
в лепешку расшибется, чтобы сделать все, что нужно. И я тоже сделал бы для него
все, что в моих силах. Мы исправно поздравляли друг друга с днями рождений и
Новым годом. После того, как умер мой отец, Борька дважды в год - в день
рождения папы и в годовщину кончины - встречался со мной на кладбище, он любил
папу и никогда не пропускал дни поминовения. А когда умерла сестра Вера,
количество наших ежегодных печальных встреч возросло до четырех, ведь мы росли
втроем - Борька, Вера и я, жили в соседних квартирах, и мои родители были для
Борьки почти такими же родными, как и его собственные. Но четыре получасовые
встречи в год и несколько коротких телефонных звонков - это не та степень
близости при которой можно знать друг о друге все. Привет - привет, как бизнес?
Двигается. Как тебе пишется? Потихоньку. Как жена? Цветет. Как дети? Растут.
Как мама? Работает, не сидится ей дома. Редко видимся, надо бы собраться,
посидеть... Да, надо бы. Ладно, спасибо, что не забыл, созвонимся, бывай. Борис
действительно мой друг в том смысле, что не предаст и подставит плечо. В любой
ситуации, я был в этом уверен. Но это совсем не та дружба, которая могла бы мне
сейчас помочь.
А где та? Где он, тот человек, мужчина или женщина, который
знает о том, как я мучаюсь, когда пишу книгу, потому что боюсь, что она
получится хуже предыдущих, и когда не пишу, потому что боюсь, что больше у меня
не будет вдохновения и сил? Где тот человек, который знает о моих романах,
обычно скоротечных и необременительных? Где тот друг, которому я жалуюсь на
жизнь, на жену, на любовницу, на себя самого? Нет у меня такого друга. Давно
уже нет. Собственно говоря, после детской дружбы с Борькой, с которым мы сидели
за одной партой все десять школьных лет, у меня больше не было друга. Смешно,
да? Андрюха Корин, веселый, компанейский, предмет обожания большинства девчонок
на курсе благодаря умению играть на гитаре и петь русские романсы, а также
минорные песенки собственного сочинения, - и вдруг нет друзей. Как-то так
вышло, что приятели были, а друзей - нет. Все, что мне хотелось выплеснуть из
себя, я выплескивал не в дружескую жилетку, а на бумагу. Сначала от
застенчивости, ведь сказанное другу естественным образом исходило бы от меня и
касалось меня, а написанное на бумаге касается вымышленного персонажа. Вроде бы
и душу облегчил и, с другой стороны, себя голым напоказ не выставил. Потом
вошло в привычку, особенно когда прочел рецензию на свой рассказ, написанный на
четвертом курсе. В рецензии так и было сказано: это невольно вырвавшийся крик
одинокого человека, такой искренний и пронзительный, что не может не вызвать
слез. Что ж, если мне быть одиноким, чтобы хорошо писать, значит, так тому
нужно и быть.
Вот я и был замкнутым и скрытным. То есть внешне я был
общительным, дружелюбным и вообще душкой, я готов был обсуждать с кем угодно
любые темы, кроме меня самого, моей личной жизни, моих мыслей и эмоций. Я
совершенно не производил впечатления буки. И о том, что у меня нет
по-настоящему близкого друга, знали только мама и жены, сначала первая потом
вторая. Даже Муся - и та не знала, по крайней мере, сейчас на ее лице было
написано недоверие, смешанное с удивлением.
- Ты хочешь сказать, что у тебя нет близких друзей?
Никогда не поверю.
- Поверь, пожалуйста, - сухо ответил я. - И еще я тебя
попрошу подробно рассказать мне о наших делах. Мы ездили осенью во Франкфурт?
- Да, конечно.
Муся взглянула на часы и виновато улыбнулась.
- Прости, Андрюша, но мне надо бежать, я же только
вчера поздно вечером прилетела, а сегодня с утра помчалась к тебе. У меня на
сегодня запланирована куча дел. Давай о делах поговорим в другой раз, они никуда
не убегут, там нет ничего срочного. Я приеду к тебе, - она полистала
ежедневник, в среду, шестнадцатого, привезу все договоры и всю прессу по твоим
последним двум книгам. Да, и зарубежную прессу тоже, и все отчеты о продажах
книг за границей за девяносто девятый и двухтысячный годы.
- А телефон? - напомнил я. - Муся, мне нужен не только
пин-код, мне нужен новый номер, чтобы никто не мог меня найти, кроме тебя,
мамы, Лины и Женьки. Когда я захочу с кем-то пообщаться, я сам буду звонить.
- Не беспокойся, - она улыбнулась, но это уже была
улыбка не пушистой Марьяны, а оскал пока еще умиротворенной Самки Гепарда: Муся
готовилась сорваться с места и мчаться по делам, - этот вопрос я решу сегодня
же и кого-нибудь пришлю к тебе с новой сим-картой.
