— С вами все в порядке? Вы выглядите каким-то рассеянным.
— Вот как?
На мгновение ей показалось, что Каслу вот-вот станет плохо. Но он взял себя в руки, сосредоточил внимание на своей помощнице и, улыбнувшись слабой, анемичной улыбкой, произнес:
— Прошу прощения, Беверли. Я сегодня действительно немного не в себе.
— Вы плохо себя чувствуете? Может, вам лучше поехать домой? — Она постаралась не выдать ни голосом, ни интонацией, насколько была бы рада такому обороту дела.
— Нет, это пройдет. — Инспектор помолчал. — Вы, кажется, говорили о каких-то общих вопросах?
Ей по-прежнему казалось, что с шефом творится что-то неладное, но теперь он, по крайней мере, слушал ее.
— Это очень известное учебное заведение, и скоро сюда слетятся газетчики. Нам необходимо урегулировать все вопросы с руководством школы.
Касл нахмурился. Задумался над ее словами или снова ушел в себя? «Немного не в себе» могло означать все, что угодно, — от легкого недомогания до смертельной болезни.
— Конечно, вы правы. Надо непременно поговорить с деканом.
Вновь возникла пауза.
— Может быть, вы поговорите с ним, сэр? Мне кажется, это должен сделать старший по званию.
Он чуть заметно улыбнулся уголками рта, словно догадавшись, к чему она клонит.
— Да, разумеется. — Инспектор провел рукой по корешкам книг, стоявших в шкафу. Уортон заметила, что руки его покрыты крошечными трещинками и слегка трясутся. — В этих книгах столько мудрости. И столько печали.
Она не знала, что ответить на это, но Касл сам выручил ее, добавив более громко:
— Почему именно здесь?
— Простите?
— Почему ее убили именно в музее?
Ответа на этот вопрос она не знала, да это ее и не интересовало.
— Здесь тихо, ночью заперто.
Инспектор снова несколько секунд помолчал, то ли обдумывая ее слова, то ли опять пережевывая что-то свое, затем покачал головой:
— Тут есть связь. Между местом преступления и самим преступлением.
— Может быть, — осторожно согласилась Уортон. Она знала, что Касл, в принципе, очень хороший детектив, но зачастую нелегко было понять, то ли он интуитивно чувствует истину, то ли у него просто разыгралось воображение.
Он кивнул, по-видимому полагая, что Уортон учтет его замечание.
— Пока меня не будет, проверьте, каким образом ее могли повесить — как добраться до купола, закрепить веревку, ну и все остальные подробности.
С этими словами старший инспектор направился к дверям, которые вели в главный вестибюль, и Беверли Уортон долго смотрела ему вслед — пока он не скрылся за дверью.
Ее окликнул Джонсон:
— Мы не застали дома ни Гудпастчера, ни Боумена. Соседи Гудпастчера говорят, что его жену этой ночью увезли в больницу. Он поехал вместе с ней, так что, по-видимому, он и сейчас там.
— В какую больницу?
— В эту, святого Бенджамина.
— А что с Боуменом?
Джонсон пожал плечами:
— С ним вообще ничего не ясно. Соседи ничего не знают, а если даже видели или слышали что-то, то нам уж точно не скажут.
Интересно, где Боумен? Может, нужно просто подождать и вопрос разрешится сам собой?
— Узнайте, куда поместили жену Гудпастчера, и постарайтесь найти его и привезти сюда.
Джонсон отправился выполнять новое указание Уортон, не удосужившись даже кивнуть ей в ответ. Со стороны это могло показаться признаком идеальной слаженности в работе и полного взаимопонимания. Но только со стороны.
Однако у Беверли Уортон не было времени анализировать свои отношения с Джонсоном.
— Инспектор Уортон! — Фотограф, устав прыгать вокруг Сайденхема, решил сделать передышку и пройтись по помещению. Его занесло в одну из учебных кабинок в дальнем углу, именно оттуда сейчас и донесся его голос.
— Что там у вас?
— Я думаю, вам стоит на это взглянуть.
Нахмурившись, инспектор подошла к фотографу. Тот внимательно рассматривал крышку стола, но его заинтересовали не надписи, сделанные на ней студентами, а тонкий слой какого-то белого порошка на самом краешке.
— Быть может, кокаин? — предположил фотограф.
Уортон, лизнув палец, приложила его к порошку и затем попробовала кончиком языка. На ее лице промелькнула улыбка.
— Все может быть, — ответила она.
Она обратилась было с тем же вопросом к судебным медикам, но в этот момент громогласный возглас «Инспектор!» вынудил ее оставить находку под присмотром фотографа и вернуться к Сайденхему, ожидавшему ее с нетерпеливым видом.
— Как любезно с вашей стороны, что вы нашли для меня время.
Он растолстел, подумала Уортон. Грудь Сайденхема заметно увеличилась в объеме, да и живот доктора достиг таких размеров, что пуговицы на его рубашке готовы были в любой момент с треском оторваться. Сайденхем был непричесан, впрочем, при его жестких кудрях причесывание оказалось бы бесполезным занятием.
— Я закончил. Отправляйте тело в морг.
— Что вы можете сказать — хотя бы в общих чертах?
— Она умерла между десятью вечера и двумя часами ночи. Точнее я смогу ответить только после полного обследования.
Уортон кивнула. Это она знала и без него.
— А от чего она умерла?
Сайденхем поколебался, прежде чем дать окончательный ответ, но быстро преодолел неуверенность и решительно произнес:
— Ее выпотрошили.
— И после этого повесили?
— Да.
— Еще живую?
— Скорее всего.
Уортон в очередной раз взглянула на тело и внезапно почувствовала легкую дурноту. Ей показалось невероятным, что кто-то сотворил с живым человеком такое, а они стоят у еще не остывшего тела и спокойно рассуждают о том, когда и как девушка была убита.
— Вы хотите сказать, что кто-то сначала разрезал ее сверху донизу, вытащил внутренности, а затем, еще живую, повесил? — переспросила она.
— Да, более или менее так.
— Что значит «более или менее»?
Патологоанатом сделал паузу, но лишь для пущего эффекта.
— Я сказал бы, что она была более или менее мертва, когда ее повесили.
Уортон надеялась, что это было «более», нежели «менее».
— А чем резали?
— Чем-то острым и длинным.
Инспектор криво усмехнулась:
— И это все, что вы можете сказать?
Сайденхем никогда не отличался избытком терпения. Собрав все, какое имелось у него в запасе, он произнес:
