Он покачал головой, и Уортон спросила:
— Но кто-то же должен знать их?
И на этот вопрос у Айзенменгера не было ответа. Ему никогда не приходило в голову выяснять, где живут его подчиненные, но Уортон расценила молчание директора как нежелание сотрудничать со следствием. Бросив на Айзенменгера суровый взгляд, она с досадой повернулась к стоявшему рядом Уилсону, который записывал весь их разговор:
— По всей вероятности, вы найдете их адреса в отделе по работе с персоналом. Затем отправляйтесь к ним домой и выясните, там ли они. Возьмите у обоих показания. Да, и захватите с собой диктофон.
Она хотела задать очередной вопрос Айзенменгеру, но в это время к ним подошел Касл.
— Доктор Айзенменгер? Мое имя Касл. Старший инспектор Касл.
На губах старшего инспектора играла улыбка, в то время как лицо Уортон выражало лишь подозрительность и неудовольствие в связи с бесцеремонным вмешательством ее начальника в процесс допроса. Она просто негодовала. С тех пор как полиция прибыла сюда, Касл и пальцем не пошевелил и вот теперь решил встрять, причем в самый неподходящий момент.
— Не могли бы вы вкратце рассказать нам, что представляет собой музей?
Айзенменгер обрадовался вопросу, на который наконец мог ответить.
— Это Музей анатомии и патологии при Медицинской школе святого Бенджамина, — пустился он в объяснения, сознавая, что говорит как экскурсовод, но не придавая значения своему менторскому тону. — Музей содержит более десяти тысяч экспонатов, в число которых входят различные анатомические препараты, образцы органов с патологическими отклонениями, муляжи и отдельные уникальные артефакты вроде полных венечных и сагиттальных сечений мужского и женского тела. — Директор указал на четыре асимметричные фигуры, которые гордо возвышались по углам зала. — Все эти экспонаты в совокупности с двадцатью пятью тысячами книг по анатомии, патологии и прочим родственным им дисциплинам говорят о том, что наш музей…
Уортон, похоже, сочла эту информацию излишней.
— Все это очень увлекательно, доктор, но меня больше интересует последний экспонат, появившийся здесь сегодня ночью.
Впервые за все это время Касл ревниво отнесся к тому, что его помощница перехватила у него инициативу.
— Все это фон, инспектор, обстановка. Нам надо вникнуть в обстановку.
Замечание само по себе было мягким, но, поскольку оно исходило от Касла, Уортон восприняла его как грубость. Однако ей не оставалось ничего иного, как сделать вид, будто ее это нисколько не задело. Она лишь позволила себе едва заметно поморщиться и произнесла вежливо, но намеренно отчетливо:
— Разумеется, сэр.
Касл тем временем продолжил расспросы:
— Вы могли бы сказать, сколько человек в среднем ежедневно бывает в музее?
Учет посетителей в музее не велся, и Айзенменгер мог лишь навскидку оценить это количество.
— Я думаю, где-то около сотни.
— Вы не записываете посетителей?
Айзенменгер покачал головой.
— Жаль, — произнес Касл, но никакого упрека в его голосе не было. — Среди посетителей бывают посторонние? — продолжил он. — Я имею в виду тех, кто не работает или не учится в медицинской школе.
— Нет, вход разрешен только студентам и сотрудникам школы или больницы по индивидуальным пропускам. Мы очень строго следим за этим.
С Каслом Айзенменгер беседовал с удовольствием и старался отвечать на его вопросы как можно более полно.
— А в чем заключаются ваши обязанности, доктор? У вас ведь есть куратор с двумя помощниками. Чем занимаетесь лично вы?
Айзенменгер всегда был честен перед самим собой и всякий раз терялся, пытаясь определить собственную роль в музее.
— Осуществляю общее руководство, — повторил он расхожую фразу, которую обычно употреблял в таких случаях. — Отвечаю за все, в том числе и за нарушения, которые порой случаются.
Айзенменгеру невольно вспомнилась его недавняя беседа с деканом.
— Но не получаете поощрений, когда все идет как надо? — понимающе усмехнулся Касл.
Слушая их разговор, Уортон все больше недоумевала. Неужели этот старый осел не понимает, что Айзенменгер — один из подозреваемых?
Однако осел, по-видимому, это понимал, потому что его следующий вопрос оказался совершенно иным:
— А где были вы этой ночью?
До сего момента беседа текла весьма мило и приятно, и тем острее Айзенменгер ощутил, что его нога внезапно угодила в мастерски расставленный капкан.
— Дома, — не задумываясь, ответил он и удивился тому, как виновато может прозвучать этот, казалось бы, вполне естественный ответ.
— С кем?
— С моей… знакомой, — произнес Айзенменгер таким тоном, будто признавался в преступлении, рядом с которым меркло даже нынешнее убийство в музее.
Касл хищно улыбнулся и выжидательно приподнял брови.
— Ее зовут Мари Якобсен. Она работает медсестрой в больнице.
Касл повернулся к Уортон, чтобы убедиться, что она записала это имя. Затем он, похоже, снова потерял всякий интерес к происходящему. Его улыбка, как и огонек в глазах, погасла. Коротко взглянув на Уортон, он кивнул ей и в последний раз обратился к Айзенменгеру:
— Благодарю вас, доктор.
С этими словами он их оставил. Уортон несколько секунд глядела ему вслед со смешанным чувством уважения, удовлетворения и досады. Она подумала, что если бы Касл всегда держался так, как минуту назад, то был бы очень неплохим офицером; когда-то, по всей вероятности, он им и был. А теперь он снова превратился в посетителя, с необыкновенным интересом разглядывавшего что-то в стеклянной витрине.
— В котором часу вы вчера вернулись домой? — продолжила она допрос.
— Наверное, где-то около семи.
— И после этого ни вы, ни мисс Якобсен не покидали квартиры?
— Нет.
— А когда вы утром ушли на работу?
— Как обычно, в половине восьмого.
— Мисс Якобсен, разумеется, подтвердит ваши показания, — произнесла Уортон, глядя директору музея прямо в глаза.
— Конечно подтвердит.
Вопрос с его алиби был, по-видимому, решен, и Уортон вновь вернулась к теме музея.
— Итак, вы работаете в музее вчетвером?
— Некоторое участие в делах принимает еще и профессор Гамильтон-Бейли. Он заведует отделением анатомии и занимается вопросами, связанными с его специальностью, но общее руководство возложено на меня.
Итак, Гамильтон-Бейли тоже был взят на карандаш помощницей инспектора.
— А он? — указала Уортон на большое окно наверху, за стеклом которого маячила фигура Рассела, даже с такого расстояния пытавшегося испепелить ее взглядом. — Какое отношение к делам музея имеет профессор Рассел?
