Почти с минуту хозяйка молча смотрела на покрытую краской дверь, затем развернулась и, качая головой, двинулась обратно к лестнице, бормоча что-то себе под нос. В это время через кошачий лаз в дом вошел мистер Уильям, и она кинулась ему навстречу, но тот холодно проигнорировал ее старания.
Кукушка в часах оповестила о том, что пробило три часа.
Сорвин вздохнул, неосознанно повторяя манеру миссис Глисон.
– У меня дежавю. Некогда у меня была точно такая же тетушка.
– А мне она нравится. Она умеет постоять за себя.
Сорвин не стал утруждать себя ответом и вместо этого вновь принялся осматривать комнату.
– Думаю, это не займет у нас много времени.
– Похоже, он оставил не много следов своего присутствия здесь.
Фетр передала Сорвину перчатки, и они принялись просеивать песок жизни в поисках золотых крупиц.
Им мало что удалось обнаружить, однако и среди этого немногого оказались поистине бесценные находки.
Уильям Мойниган вел в доме миссис Глисон жизнь аскета. Ни книг, ни журналов и минимум предметов личного обихода. С огромной радостью они обнаружили на туалетном столике расческу, которая тут же была помещена в стерильный мешок. Затем они стянули с небрежно застеленной кровати одеяла и простыни, однако под ними ничего не обнаружилось, равно как и под самой кроватью, куда не преминула заглянуть Фетр. В одном из ящиков стола оказалось три пары темно-серых носков, две белых майки и три пары белых трусов, в следующем лежал толстый темно-зеленый свитер, в последнем же обнаружились водительские права, чековая книжка и потертый кожаный бумажник с одной-единственной банковской карточкой. Все эти документы тоже были разложены по стерильным пакетам и заклеены. Затем Фетр и Сорвин переместились к шкафу, где их взорам предстали две чистые, но неглаженые рубашки, брюки и чемодан, который они извлекли наружу. Открыв его, они нашли внутри толстый помятый конверт, который не был надписан. Сорвин взял его в руки и, подойдя к кровати, вытряхнул на нее содержимое.
Внутри оказалась целая пачка банкнот, перевязанных эластичной лентой.
Часы.
И фотография.
Пока Фетр пересчитывала банкноты, Сорвин занялся изучением часов, а затем фотографии.
– Пятьсот тридцать фунтов. Правда, есть несколько старых купюр, которые уже не в ходу.
Сорвин слушал ее вполуха. Золотые дамские часики были явно дорогими. Сзади на крышке виднелась надпись «Пенелопе от Клода на память». И Сорвину это что-то напомнило. Он переключил внимание на фотографию, старую и замусоленную, на которой, впрочем, вполне отчетливо была видна пожилая пара, сидевшая на садовой скамейке. Снимок был сделан летом. Худой мужчина широко и приветливо улыбался, женщина с округлым лицом, прорезанным смешливыми морщинками, держала его за руку. И снова Сорвину показалось, что ему это что-то напоминает.
– Сэр?
– Да? – Он повернулся к Фетр.
– С вами все в порядке?
– Конечно. А что?
– У вас такой… ну, не знаю… нездоровый вид.
– Не болтай глупости, Фетр, – отмахнулся он. – Положи это в мешки.
Дальнейшие поиски оказались бесплодными. Последние дни жизни Уильяма Мойнигана, несомненно, были просты и незатейливы.
Когда они сняли перчатки и спустились вниз, стараясь не слишком досаждать пожилой хозяйке, из гостиной, откуда доносились звуки работавшего телевизора, возникла миссис Глисон.
– Спасибо вам, миссис Глисон, – улыбнулся ей Сорвин. – Надеюсь, мы вас не очень потревожили.
Однако миссис Глисон не была готова так легко отказаться от участия в этой увлекательной и романтичной истории.
– Вы что, не будете брать у меня показаний? – изумленно осведомилась она.
Особой необходимости в этом не было. Она ничего не могла им рассказать. Однако Сорвин слишком часто видел людей, которые оставались разочарованы общением с полицией.
– Через пару дней к вам еще зайдут, миссис Глисон, – ответил он.
Они уже подошли к входной двери, когда она предприняла новую попытку.
– А что с комнатой? Мне по-прежнему нельзя в нее заходить?
– Ни в коем случае, – с очень серьезным видом ответил Сорвин, открывая дверь. – Это же место преступления. Никто не должен входить туда.
И он вышел на улицу, провожаемый изумленными взглядами как Фетр, так и миссис Глисон.
– По-моему, это жестоко, – промолвила Фетр, когда они подошли к машине.
Сорвин рассмеялся.
– Напротив. Теперь ей будет чем заняться.
Тереза доставала покупки на кухне, и внезапное появление Хьюго стало для нее полной неожиданностью.
– Мама! – тихо окликнул он.
Он расплылся в широкой улыбке, прорезавшей покрасневшие от холода щеки. В левой руке он держал перчатки, а правой расстегивал молнию на куртке.
– Хьюго! – Тереза поставила на стол банку с консервированными помидорами и, улыбнувшись так же, как он, кинулась ему навстречу. – Мерзкий мальчишка. Ты меня чуть до инфаркта не довел, – отстраняясь, добавила она.
Он рассмеялся и, склонившись, поцеловал ее в щеку.
– Ну, тебе это не грозит. У тебя сердце львицы.
– И я крепка как старая калоша.
– Не без этого.
Она нахмурилась, изображая гнев.
– Ну, довольно. С этим не обязательно было соглашаться, знаешь ли.
Он покаянно склонил голову. И чтобы показать ему, что он прощен, Тереза спросила:
– Как прошло Рождество? Надеюсь, работы было не слишком много?
– Достаточно. По крайней мере, отдохнуть не удалось.
На лице Терезы появилось выражение сочувствия.
– А как вы? – спросил Хьюго.
– Прекрасно, – ответила Тереза и тут же добавила, чтобы не обидеть сына: – Но мы скучали по тебе. Я так рада тебя видеть. – Она снова обняла его. Он воспринял это терпеливо, как некую неизбежность.
– Как тут дела?
Тереза уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент задняя дверь распахнулась и на кухню вошли Том и ДомиНик.
– Привет, Доминик. – Хьюго вновь широко улыбнулся и повернулся к племяннику. – Привет, Том, старина. Как ты?
Том не ответил, однако было совершенно очевидно, что он рад видеть дядю. Он тоже просиял и со всех ног кинулся к нему. Хьюго подхватил его на руки.
– Боже милостивый, Том! Каким ты стал огромным! – Он повернулся к Терезе. – Чем вы его кормите? Дрожжами?
Том захихикал.
– Дядя Хьюго! Ты приехал! А где мой подарок? – осведомился он с непосредственностью, на которую способен только ребенок.
