Когда я оказался перед дверью квартиры Лины, меня вновь одолели сомнения. Имею ли я право вторгаться в ее горе? Я уже было собрался уйти, как вдруг изнутри раздалась музыка. Затаив дыхание, я подался к двери и весь обратился в слух. Это была одна из композиций Билли Холидэя.
[16]
Я сам в ту пору как раз открыл для себя блюз, и услышанная мелодия заставила меня переменить принятое решение. Я выпрямился и решительно постучал.
Прошло некоторое время, прежде чем послышался звук отрываемого замка, и дверь медленно отворилась. На пороге стояла она, Лина, — босая, в длинном черном платье. Волосы ее были слегка растрепаны, взгляд упирался в пол, а когда она подняла глаза и посмотрела на меня, я заметил, что она недавно плакала. Если девушка и была удивлена, то ничем не показала этого. На губах у нее появилась слабая улыбка. Не говоря ни слова, она протянула мне руку. Я поспешно схватил ее и горячо пожал. Не отпуская моей руки, она заставила меня войти, закрыла дверь и увлекла меня за собой вглубь квартиры, откуда по-прежнему звучал завораживающий голос Билли Холидэя. В комнате я увидел разложенный диван с неубранной постелью, вокруг него в беспорядке валялись разные детали одежды. На перевернутом деревянном ящике из-под пива стоял проигрыватель, рядом в таком же пивном ящике лежали лазерные диски. Все еще держа меня за руку, Лина медленно подвела меня к дивану и легла. Я снял ботинки и прилег рядом. Даже сквозь одежду я ощущал тепло ее тела. Потянув меня за руку, она заставила обнять себя и накрыла нас обоих одеялом.
Не знаю, сколько времени мы так пролежали. Вскоре диск закончился, и музыка стихла. Временами мы проваливались в недолгий сон. Несколько раз она начинала беззвучно плакать — я чувствовал, как содрогается ее тело. Мы ни о чем не разговаривали. Наше общение ограничивалось легкими прикосновениями и объятиями. Не было и малейшего намека на секс — мы были полностью одеты, — однако никогда еще ни с одной из женщин мне не доводилось испытывать большей близости.
— А у меня мама умерла, — сказала наконец она.
— Я знаю, — шепнул я и провел рукой по ее волосам.
Она повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.
— Как же мне тебя не хватало. — Лина всхлипнула и всем телом прижалась ко мне.
Я ничего не ответил, лишь осторожно обнял ее и начал бережно баюкать, стараясь успокоить.
Мать Лины погибла по дороге домой из Министерства по делам церкви, где она занимала должность начальника отдела. Красный «опель» сбил ее прямо на пешеходном переходе, и ее тело — уже мертвое — пролетело по воздуху около десятка метров, прежде чем оказаться на земле.
Когда это произошло, Лина была на работе. Ей позвонила старшая сестра. Известие о гибели матери настолько потрясло девушку, что она ушла из магазина, не проронив ни единого звука. Всю дорогу до дома она вела велосипед за собой, не решаясь сесть на него, ибо боялась, что уедет куда-нибудь не туда. Путь казался ей бесконечно длинным, однако она не плакала: ее лицо будто окаменело. Первые слезы появились лишь тогда, когда она оказалась в доме родителей на Амагере, где ее уже ждали отец, брат и сестры. Здесь она разрыдалась и не могла успокоиться несколько часов подряд, не в силах выговорить ни слова.
Хуже всего, рассказывала она мне, было охватившее ее чувство вины. К скорби о смерти матери постоянно примешивались мысли обо мне и о проведенном вместе вечере. Ей было стыдно, что она думает о случайном, в общем-то, знакомом посреди всего этого кошмара. И от этого становилось еще тяжелее. Она ненавидела себя за то, что позволяет себе вспоминать обо мне в тот самый момент, когда навеки прощается с самым главным для нее в жизни человеком. Поэтому-то она и не могла себя заставить связаться со мной. Если бы я не пришел сам, она, наверное, так никогда меня больше и не увидела бы.
Открывая входную дверь, она меньше всего предполагала увидеть за ней меня, хотя и больше всего на свете хотела этого. В том факте, что это все-таки оказался я, Лина увидела некий знак, сулящий нам совместное будущее, и, ни секунды не раздумывая, увлекла меня внутрь.
Что касается меня самого, то у меня на этот счет никогда не было — и по-прежнему нет — абсолютно никаких сомнений.
СРЕДА
6
В среду в первой половине дня я выехал из Рогелайе. Ярко светило солнце, воздух был одновременно мягким, свежим и дышал теплом. Если честно, мне было жалко было покидать свое загородное жилище в эту благословенную пору, когда лето делало над собой заключительное усилие, прежде чем передать эстафетную палочку осени, а вслед за ней и зиме.
За спинкой пассажирского сиденья на плечиках висел мой черный блейзер. Найдя во внутреннем кармане программку и пропуск на прошлогоднюю книжную ярмарку, я понял, что с тех пор ни разу не надевал его. На заднем сиденье покоился дорожный чемодан с запасом одежды на пять дней, а также коричневый портфель, в котором лежали свежие наброски очередной книги, над которой я работал в настоящее время. Названия ей я пока еще не придумал и пользовался рабочим, предложенным в шутку моим редактором и странным образом закрепившимся — «Один зуб лишний». Сюжет отчасти развивал линию, уже затронутую мной в романе «В красном поле», где я задался вопросом, насколько далеко способен завести человека его страх перед стоматологом. По моему мнению, материала здесь хватало на полноценный роман, хотя на настоящий момент у меня была написана еще только треть книги.
Не доезжая до центра, я свернул на заправку и купил пачку сигарет. Я бросил курить, когда Лина забеременела в первый раз, однако по той или иной причине, приезжая в Копенгаген, я вновь закуривал, как будто мне было недостаточно столичных выхлопных газов, а может, мне казалось, что выдыхаемый мной сигаретный дым сможет уравновесить городской смог. Таким образом, минул ровно год с тех пор, как я курил в последний раз, поэтому первые несколько сигарет вызвали у меня пару острых приступов кашля и легкое головокружение. И тем не менее как же это было здорово — вновь закурить!
Вся дорога до отеля заняла у меня полтора часа. Хуже всего дались мне последние полчаса езды по городу — я не привык к такому плотному транспортному потоку. Моя майка вся взмокла от пота, и я чувствовал, что начинает болеть голова. Бывая в городе, я предпочитал передвигаться на такси или же вовсе ходить пешком, если позволяли погода и расстояние. Поэтому, припарковавшись наконец у гостиницы, я ощутил истинное облегчение.
Отель «Мариеборг» представлял собой белое пятиэтажное здание с большими, выходящими на улицу окнами. Интерьер ресторана, который просматривался с улицы сквозь стекло, был выдержан в классическом стиле: стены обшиты темными деревянными панелями, деревянные столы и стулья, белые скатерти и темно-красный палас на полу. На стенах красовались зеркала и светильники в бронзовой оправе. Вход в гостиницу и стойка администратора размещались в правой части здания. Оттуда на лифте и по лестнице, устланной все тем же темно-красным паласом, что и пол в ресторане, можно было подняться в расположенные на верхних этажах номера.
