Увидев девочку из Манчестера, рыжеватую, блеклую, но совершенно не накрашенную, в старых джинсах и куцем свитерке, Алена слегка смутилась — не выглядит ли она в своих кружевных колготках глупым советским павлином в стиле диско.
— Hello! Do you want to speak Russian?
[2]
Сегодня нас повезут на «Аврору», меня там в пионеры принимали. Потом Петропавловка, там пушка. Потом Эрмитаж, там Рембрандт… Ты чего, боишься меня? Не бойся, я тебя не укушу… Ну, хочешь, давай по-английски. In the evening will have some martini. Do you like martini? I like it.
[3]
…Вечером Алена сидела в баре одна. Она была зла, как только бывает зол ребенок, вместо ожидаемой конфеты получивший фантиком по носу. Девочка из Манчестера оказалась на удивление скучной и серой, даром что иностранка, в Эрмитаже ни одного художника не узнала. Алена про себя называла ее «английская коза». Боится собственной тени, отказалась пойти в бар…
Неделя, которую Алена должна была провести с англичанкой — Пушкин, Павловск, Петергоф, Русский музей, — теперь воспринималась ею не как приключение, а как трудовая повинность. Нужно использовать это время хоть с каким-то толком — насладиться иностранной жизнью. В баре «Мезонин» на втором этаже пышный интерьер русского модерна, негромкая спокойная музыка, запах ванили и хорошего кофе, и сигаретный дым здесь другой, иностранный.
Алена сидела посреди всего этого иностранного, как иностранка, взрослая, красивая, с длинной коричневой сигаретой… как иностранка, у которой нет ни копейки, то есть ни цента. Это же был валютный бар, а откуда у нее валюта? У нее была пачка «More», подарок Виталика Ростова, и она просто сидела и курила одну сигарету за другой, и ее уже начало тошнить, как вдруг… «Европейская» была сказка, и совершенно как в сказке — как вдруг…
— Хотите что-нибудь выпить?.. Кофе, бокал вина?
Алена напряглась — это КГБ. Молодой мужчина, не парень, а именно молодой мужчина, был красив, не по-советски одет, и — у него есть валюта!.. Конечно, он из КГБ. Следующий вопрос будет: «А ну-ка покажите, что у вас в сумочке!»
Письма в защиту Мишеньки уже лежали на дне потертой нейлоновой сумки с надписью «Манчестер». За день, проведенный по программе «Аврора»-Петропавловка-Эрмитаж, Алена полностью подчинила себе английскую козу, та и не пикнула, когда она положила письма на дно ее сумки и строго сказала: «Ты. Никому не показываешь. Дома отправляешь. Если кто-нибудь в Ленинграде их увидит, меня посадят в тюрьму». И уточнила — честно говоря, девочка казалась ей туповатой: «Если хоть один человек в Ленинграде увидит эти письма, меня убьют, поняла?» Девочка преданно кивнула и, как кегля, бухнулась на кровать. Алена еще из номера не вышла, а английская коза уже спала.
Сообразив, что КГБ ей в данный момент не страшен, Алена принялась шалить:
— Я с англичанами работаю по линии Дома дружбы, а вы?.. Вы переводчик или вы из КГБ?.. Я ду-умаю, что вы капитан КГБ… Вы хотите предложить мне поработать на благо родины?.. Шпионов поймать?..
— А вы хотите помочь?..
— За кем-то шпионить? Да! А я смогу?..
— Обычно мы не используем людей без подготовки. Но вы… Вы красивая, умная и… есть одна деталь. Нам нужна девственница. Вы девственница? Тогда можно попробовать.
Алена застенчиво потупилась, изобразив на лице остервенелую готовность к действию. И вдруг поменяла курс:
— У вас нет чувства юмора. Я пошутила. Я не имею дела с КГБ.
— Я тоже пошутил. Расслабьтесь, никто не покушается на ваши идеалы и на вашу девственность. Жизнь вообще не такая, как вы себе придумали… Но вы не расстраивайтесь, вы просто еще маленькая.
«Капитан КГБ» Алену перешутил, переиграл, и это было обидно, как проиграть в «дурака», как будто ее нашли в игре в прятки, да еще это изысканно обидное, на «вы» — «вы еще маленькая». Она ведь, несмотря на светскую живость, нахальство, уверенность в своей красоте и шестую уже сигарету «More» в тонких длинных пальцах, была еще маленькая.
В номере, куда Алена поднялась, легко вскочив на его нарочитую подначку «ну, если ты не маленькая, выпьем в номере?..», она приготовилась к тому, о чем они так много говорили с Таней — боль, кровь, постараться не закричать, в общем, с достоинством перейти в новое состояние. С достоинством, а не как Нина, потерявшая девственность, можно сказать, у всех на глазах.
«Капитан КГБ» Алену не принуждал, не обманывал, не настаивал, он, как в детстве, поймал ее на слабо. Но напрасно он считал, что переиграл эту красивую нахальную девицу с решительными не по возрасту манерами.
«Есть ли у вас план, мистер Фикс?» — «Есть ли у меня план? Да у меня целых три плана!» Алена пошла в номер не на слабо и не в угаре влюбленности с первого взгляда, у нее, как у мистера Фикса из ее любимого мультфильма, всегда был план, и не один, и сейчас она действовала согласно плану.
Девственность отдают любимому человеку… Кто это сказал? Ах, русская литература? Она сама будет решать, а не русские писатели девятнадцатого века. Первый раз по любви, все так говорят… Ну и что?.. Первый раз, значит, по любви, а второй как — из интереса или за деньги?.. Она сама будет решать, а не какие-то «все». Приблизительно такие были у Алены на этот счет мысли.
Когда придет любовь — неизвестно, а девственность была несвобода. Во-первых, другие знали то, чего не знала она. Во-вторых, Алена не терпела закрытых дверей. В детстве, на даче в Сестрорецке, пятилетняя Алена вытребовала себе право выходить за калитку, и Андрей Петрович ей это право торжественно дал — при условии, что она никогда эту калитку не откроет. Алена этим иезуитским соглашением осталась довольна: она не выйдет, но знает, что может выйти. Девственность была, в сущности, закрытой дверью, а недевственность — границей, за которой секс станет ее личным выбором.
Можно сказать, что Алена обдумала потерю девственности как естествоиспытатель, решив, что лучше так — красиво, с взрослым опытным мужчиной, чем со сверстником, торопливо, неумело, опасаясь, что сейчас придет мама с работы, и назначив местом эксперимента номер гостиницы «Европейская».
Но даже в случае с многоумной Аленой человек всего лишь предполагает. Нужно было ей все-таки довериться русской литературе, тогда она могла хотя бы предположить, какой страшной силой является пол. «Обрыв», «Крейцерова соната», «Леди Макбет Мценского уезда», весь Достоевский… да, и уверенность Раскольникова «я право имею» тоже имела к ней некоторое отношение. Вера, бедная Лиза, все эти чистые девушки, любопытные к велению плоти, с размаха совершившие грехопадение и за это наказанные, незримо витали над кроватью в номере «Европейской». И все ее высокомерие, исследовательский интерес к сексу, самоуверенность, все эти глупости сдуло, как шелуху, понесло по ветру. Алена вышла из номера сладко влюбленной в своего Капитана, изнеможенной, беспомощной, наполненной новыми ощущениями, — ей повезло, ни боли, ни крови, ни неловких усилий, ее тело было храмом, чем-то священным, чему он был готов молиться, с такой нежностью он касался ее.
