Челобитных ничего не сказал и только кивнул, пытаясь сообразить, что же такое особенное напоминает ему эта якобы немецкая фамилия.
А Ликтор, выждав еще немного, продолжил свою речь:
– …И вот ты, значит, говоришь, что истина – Христос. Но ты лишь повторяешь Писание, ни на шаг не приближаясь к познанию. Глупо требовать от ликвидатора основательного знания теологии, ты уж не серчай. Да только ты идешь по стопам Фомы Кемпийского, призывавшего подражать Христу, тогда как для обычного смертного это заведомо бесполезное дело. И даже вредное, потому что вот он, такой подражатель: он постится, он истязает свою плоть, он денно и нощно молится, отгоняя от себя скверну; он проповедует, во всем себя ограничивает – и постепенно становится надменным, преисполняясь гордыней, которая есть тяжкий грех. Христос – не от мира сего, и к Нему не приблизиться, не будь на то Его воли. Ведь Он не только человек, но и Бог – единственный среди людей.
Протодьякон крякнул от негодования:
– По-твоему выходит, что подражание высокому – греховно? Да, мы бесконечно удалены от Господа, но человек, которого ты описал, всего лишь исполняет заповеди, божественные предписания. В чем же его грех? Ты призываешь пренебречь законом? Христос сказал, что пришел не нарушить закон, но исполнить его…
– Ой ли? – Ликтор склонил голову набок. – Так Он говорил, это верно. Но Он высказывал много вещей, в корне противоречащих друг другу. С одной стороны, возненавидь отца и мать и иди за Ним, а с другой – возлюби их, почитай их и опять же иди за Ним.
– Ты цитируешь апокрифическое Евангелие от Фомы, – возразил Челобитных.
Ликтор поднял брови:
– Ого! Я вижу, что ты более начитан, чем мне сперва показалось… Впрочем, это еще не значит, что ты не повторяешь услышанного, словно бездумный попугай.
– Ты не слишком любезен.
– Подражаю Христу… Он-то любезным не был… Ты говоришь о законе – но о котором? Христос имел в виду закон ветхозаветный.
– Хотя бы, – не отступал Челобитных. – Закон всегда один: не убий, не прелюбодействуй, не укради… Иисус углубил его, расширил, но не нарушил.
Хозяин расхохотался. Даже не расхохотался – заржал:
– Ничего себе – углубил! Ну, давай тогда обратимся к азам, коли не разумеешь. Вот тебе из Матфея, Нагорная проповедь: «Вы слышали, что сказано древним: „не убивай“; кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду…» Тебя ничто не смущает?
– Смущает, – откликнулся протодьякон. – Но я уже сказал, что мы удалены от Него бесконечно. Это не значит, что мы не должны стремиться… В стремлении уже заложена добрая воля, что не может быть греховным.
– Да? Ты так считаешь? Ну, едем дальше: «Вы слышали, что сказано древним: „не прелюбодействуй“. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».
Ликтор замолчал и выжидающе уставился на ликвидатора.
Тот пожал плечами:
– Я догадываюсь, куда ты клонишь. И что из этого?
– Если бы догадывался, то не стал бы спрашивать. Даю подсказку: мне не однажды приходилось сталкиваться с людьми, которых волновало: острил ли Христос? Много ли шуток излетело из Его уст? И вообще – обладал ли Он чувством юмора?
– Нет, – убежденно ответил Пантелеймон. – Острота и юмор вообще подразумевают несовершенство, несоответствие ожидаемого и действительного, а в Нем нет несовершенства.
– В Нем-то нет, – не отступал Ликтор, – а вот вокруг Него, в миру – сколько угодно. Ты вдумайся: если ты разгневался, то считай, что убил. Кому это по силам? Тебе разве не случалось разгневаться? Да покажи мне хотя бы одного, кто никогда не гневается! Хотя бы по делу! Гитлер и Сталин – не вызывают ли они в тебе чувства праведного гнева? Что бы ты сделал с ними, представься случай?
– Я в третий раз тебе повторяю…
– Бесконечно удалены от Него, – подхватил Ликтор. – Но зачем тогда Он затеял эту проповедь? Мне кажется, что Он своеобразно пошутил, ибо заповеди эти принципиально невыполнимы для человека. В них говорится об инстинктах. – Ликтор поднял палец. – О животном! А против инстинктов не пойдешь. Есть, например, четверохолмный рефлекс: человек вздрогнет от внезапного шума или отпрянет, когда на него бросится змея. Есть коленный рефлекс – хочешь, не хочешь, а при ударе молотком нога дернется… Как это изжить, скажи на милость? Как не прелюбодействовать в сердце, когда я мужчина, когда во мне играет кровь с гормонами? Ну а как тебе набившее оскомину «любите врагов ваших»?
Челобитных потерял терпение:
– Ты кощунствуешь. Если Писание набило тебе оскомину, то это еще не означает…
– Брось, – перебил его Ликтор, пренебрежительно махнув лапищей. – А «не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас»? Как этого достигнуть? Получающий милостыню всяко увидит… Что это значит – «если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло»?
– В твоих устах это значит только одно – богохульство, – решительно молвил протодьякон. – Я не желаю тебя слушить…
– Потому что ты заурядный ортодокс, – сказал Ликтор. – Примитивный. Тебе так легче, каждый твой шаг оправдан. Твердишь, как бестолочь, без понимания. Да возьмем хоть самое первое: «Блаженны нищие духом; ибо их есть Царствие Небесное». Что ты об этом думаешь, как разумеешь?
Пантелеймон не замедлил с ответом:
– А так и разумею: нищ духом лишь тот, кто знает свою нищету и тоскует по высшему. Такой получит Царствие.
– Замысловато, прямо-таки по-иезуитски. Ты, часом, не иезуит? А мне кажется, что можно понять проще, буквально. Нищий духом тот, кто и в самом деле нищ, и неважно, знает он об этом или нет. Проще говоря – свинья и сволочь…
– Снова кощунство…
– Но почему же?!
– Ты знаешь сам. Небесное Царствие для свиней и сволочей – разве это не богохульство, по-твоему?
– Не торопись. «Высшие нарекутся низшими, а низшие высшими» – это как? Подумай хорошенько, прежде чем ответить очередной глупостью.
Пантелеймон уже не обижался, им овладел азарт. Ликтору удалось заинтересовать его и втянуть в игру по ликторовым же правилам.
– Не вижу загвоздки. Вспомни историю о богаче, пожалевшем ради Христа имущества. О том, что легче верблюду войти в игольные уши, чем богатому – в Царствие Небесное. То же и здесь – речь идет о земных царях и бедняках.
– Слишком примитивно, – усмехнулся Ликтор. – Конечно, Он проповедовал неграмотным, темным людям. Но при этом Он не стеснялся изъясняться загадками, притчами, а в твоем толковании никакой загадки нет, все слишком прямолинейно, прямо-таки в лоб. Дураку понятно, что богатей, привязанный к мирским сокровищам, не может быть с Богом. И царь земной, привязанный к власти, тоже не может. И что в этом смысле последний бродяга окажется в Царствии выше царя. Я же прозреваю здесь иной смысл. Что, если низший есть низший во всех смыслах – подонок, негодяй, преступник? Убийца и прелюбодей? Вот это вышло бы действительно круто: заслуженный изгой, пария, отребье по ту сторону земного бытия оказывается под Божественной защитой. Кто низший в этом мире, по-настоящему низший? Маньяк, садист. Гитлер, доктор Менгеле, им подобные. Их проклинают, их ненавидят. Что, если они нарекутся Сынами Божьими? Вот это будет номер, это я понимаю… С этой точки зрения, между прочим, те же самые богатеи и земные цари все-таки попадут на Небеса, а верблюд протиснется сквозь игольное ушко.
