Тот крякнул, потер лысину. Повернулся и направился к телеге. Не оборачиваясь, бросил на ходу:
— Дык, будите! Время у мене уходит!
Регина Петровна заспешила, стала поднимать братьев. А они вчера ухайдакались, спросонья ничего не разберут. Растормошила, полила водой, чтобы умылись, велела поесть что-нибудь. Но они от еды отказались.
Сунула им два матерчатых мешочка для крупы в сумку, а сумка для хлеба. Еще туда бутерброды положила, бутылку с молоком. В эту бутылку, если выйдет, они на обратном пути нальют постного масла.
— Запомнили? Не забудете? — спросила братьев. Те кивали, зевая на ходу. Никак не могли проснуться. У каждого под мышкой сверток: вчерашний подарок с собой прихватили.
— А это зачем? — удивилась Регина Петровна. — Хотите в колонии оставить?
Братья помотали головой. Нет, не такие уж они дурачки, чтобы в колонию такое богатство везти!
— В заначку, что ли? — догадалась она. Братья ничего не ответили. Ясно, что в заначку.
— Лучше оставьте, — посоветовала Регина Петровна. — Никто вашу одежду не тронет. Я вам обещаю. Ну?
Братья переглянулись, отдали ей свертки.
— Езжайте… — И погладила их по голове, одного левой, другого правой рукой. — Если директор спросит, скажите, что живем тут нормально, все есть. Могут колонистов присылать для сбора…
— Да ну их! — сказал, отворачиваясь, Сашка. И Колька кивнул.
Регина Петровна проводила братьев к телеге и усадила сзади.
— Присмотрите за ними, Демьян Иваныч. Все-таки… Там неспокойно… А я, как договорились, завтра встречу.
Демьян порылся в соломе, откопал свою потертую кепочку, надвинул на самый лоб. Из-под козырька в упор глянул на воспитательницу. Глаза у него при утреннем свете были насквозь голубые, детские.
— А чево смотреть, там теперь нормально. Я когда ехал сюда, все как есть по-фронтовому оценил. Наших бойцов в гору на машинах везли да везли. Столько везли, будто они окружение под Сталинградом делали. А обратно энтих… черных… Вывозили…
— Вывозили? То есть как вывозили? — спросила Регина Петровна, вдруг побледнев. — Живых, надеюсь?
— Всяких! — отмахнулся Демьян. — Я вчерась не хотел говорить, не к чему было. Так, думаю, с ними покончили — жисть станет спокойнея…
Регина Петровна насупилась.
— Вы так, простите, будто радуетесь…
— А что мне плакать! — взвился вдруг он. — Лучше мы их, чем они нас! Иль тебе, прости, по-другому хотелось? Мало страху тебе задали?
Регина Петровна покачала головой, посмотрела на ребят.
— Мне-то уж ничего не хочется. Но зачем же убийства-то?
— Видать, по-другому не могут. Гитлеру продались! Из довоенного прокурора генералом своим сделал! У них резать русских — это национальная болесть такая!
— А если вас станут из дому выселять? — спросила тихо Регина Петровна.
— Дык мене выселяли, — усмехнулся вдруг будто легкомысленно Демьян. Но вряд ли было ему смешно. — За лошадь, шашнадцать лет было. В кулаки записали. Ничево. Отдал. Сказал: спасибо. Без нее легче стало. Вот, на колхозной езжу… Зато живой!
— Не знаю… Мы не о том говорим, — вздохнула Регина Петровна. — А вы просто на войне ожесточились. Все ожесточились. Оттого и страшно… Так вы поберегите, пожалуйста… Слышите?
Демьян отвернулся, чмокнул лошади.
Братья сидели обнявшись, свесив ноги с телеги, и смотрели на Регину Петровну.
— Я завтра к обеду-у приеду-у! — крикнула она вслед и помахала рукой.
Братья разноголосно откликнулись: «Ла-но!» А Демьян не отвечал и не оглянулся. Будто его уже это и не касалось. Он правил, поглядывая на дорогу из-под козырька, и молчал.
Всю дорогу промолчал.
Братья догадались сразу, отчего молчит: ему от ворот поворот сделали! Хоть он и поет мирово, но не жених! Ясно!
И когда зашли братья в кукурузу, за обочину, по нужде, Колька так и сказал:
— Бортанула она его… Лысого!
— А мне жалко, — отвечал Сашка. — Поет он мирово!
— А нас директор не бортанет сегодня? — перевел Колька разговор на другое. — Письмо-то при нем!
— Забыл небось… Там не до нас!
— Главное, заначку забрать, — сказал Колька. — Я считаю, что нужно драпать.
— А Регина Петровна?
— А что Регина Петровна? Она ведь после рождения обещала!
— А вдруг не поедет?
— Ну и что?
— Ее жалко…
— Не жалей! Тут теперь вокруг жалельщиков много! — Сашка стал застегивать портки, разнервничался, аж пуговицу оборвал. Сказал, выходя на дорогу: — Как хошь, я ее не брошу.
— Совсем?
— Как, совсем?
— Ну, совсем? — переспросил пораженно Колька. — Со мной? Не поедешь?
Сашка кивнул.
Называется, поговорили. Впервые за всю их жизнь выяснилось, что могут они по своей воле расстаться.
Колька ушам своим не поверил. И если бы сказали ему, не поверил бы! Их разделить нельзя, они нерасчленимые, есть такое понятие в арифметике… Это про них как раз!
Колька понял, что Сашка свихнулся. Хорошо, если ненадолго свихнулся, а если… Но он отбросил мрачные мысли, а Сашке сказал:
— Приедем, тогда решим. Договорились? — И отдал ему серебряный ремешок вместо пуговицы. Тот, что Регина Петровна подарила.
— Договорились, — согласился Сашка. Может, он думал, что это не он, а Колька переменит решение. Но ремешком подпоясался.
Потом они прилегли на телеге и, обнявшись, уснули.
Проснулись в сумерках и сразу не поняли, где находятся.
Телега была распряжена, а лошадь паслась рядом, среди кукурузных зарослей. Сам Демьян отчего-то сидел на земле и озирался по сторонам. Лицо его было растерянным, даже бледным.
Братья подняли головы, почесываясь, глядя вокруг.
— Эй! — негромко позвал Демьян и поманил их рукой. — Сюда идите… Только тихо, тихо!
Братья нехотя спрыгнули с телеги, подошли.
— А где колония?
Но Демьян странно замахал руками, показывая, чтобы они подошли еще ближе и присели.
— Заболел, что ли? — спросил, удивляясь на такое поведение, Сашка. А Колька добавил:
— А я тоже вчерась обожрался! У меня в животе целая музыка! Оркестр со струей!
Ребята загоготали, а Демьян оглянулся, зацыкал на них:
— Ти-хо! Тихо, я сказал… Там ваша колония! — И показал рукой в сторону. — Только там… это… пусто!
— Как пусто! — спросили братья, уставившись на Демьяна. — Что пусто?
