И даже рада была, что узнала его тайну, хотя лучше бы этой тайны не существовало. Раньше он часто гладил ее по голове, но скоро и этого не будет. Ронни зажмурилась, пытаясь отсечь будущее. Она нуждается в отце. Нельзя, чтобы все так оборвалось! Пусть он слушает ее нытье. Пусть прощает за сделанные ошибки. Любит ее, как любил в это лето. И пусть так продолжается всегда.
Только ничего не выйдет.
Она позволила отцу прижать ее к себе и плакала как ребенок, каковым давно уже не была...
Позже он ответил на ее вопросы. Рассказал о своем отце и раке, передававшемся по наследству. О боли, которая стала одолевать его после Нового года. О том, что облучение — это не выход, потому что болезнь поразила слишком много внутренних органов.
Она представила злокачественные щупальца, ползущие из одной клетки в другую, распространяя болезнь и смерть.
Ронни спросила о химиотерапии, и ответ был тем же самым. Рак агрессивен, и химиотерапия может замедлить, но не остановить процесс.
Отец объяснил теорию качества жизни, и она едва не возненавидела его за то, что не рассказал все раньше. Знай она все с самого начала, лето прошло бы совсем по-другому. И отношения были бы иными. Она думать не желала о том, что ждет впереди.
Отец был бледен, и она поняла, что морфий подействовал на него усыпляюще.
— Очень больно? — спросила она.
— Не так сильно, как раньше. Гораздо лучше, — заверил он.
Ронни кивнула и снова попыталась забыть о злокачественных клетках, завоевавших его организм.
— Когда ты рассказал маме?
— В феврале. Сразу после того как все узнал. Но я просил тебе не говорить.
Ронни попыталась вспомнить, как тогда вела себя ма. Должно быть, расстроилась. Но либо Ронни забыла об этом, либо не обратила внимания. Потому что, как всегда, думала о себе. Очень хотелось верить, что она стала другой, но, к сожалению, это не совсем так. Работа и свидания с Уиллом помешали проводить больше времени с отцом, а время — единственное, чего она не могла вернуть.
— Но если бы ты сказал мне, я бы больше бывала дома, мы бы чаще виделись. Я бы помогала тебе, чтобы ты не так уставал.
— Сознание того, что ты здесь, уже больше чем достаточно.
— Но тогда ты, возможно, не оказался бы в больнице.
Он взял ее за руку.
— Может быть, именно то обстоятельство, что ты провела счастливое лето и влюбилась в хорошего парня, не дало мне попасть в больницу раньше.
Хотя они не говорили на эту тему, она знала, что отец проживет недолго, и попыталась представить жизнь без него.
Если бы она не приехала, не дала ему шанс, было бы легче отпустить его. Но она приехала, и теперь все невероятно усложнилось.
В неестественной тишине она слышала только затрудненное дыхание и снова отмечала, как он похудел. Доживет ли до Рождества или хотя бы до ее следующего приезда?
Она одинока, а отец умирает. И ничего, ничего нельзя сделать...
— Что теперь будет? — спросила Ронни. Отец спал совсем недолго, минут десять, прежде чем повернуться к ней.
— Ты о чем?
— Тебе нужно остаться в больнице?
Единственный вопрос, который она так боялась задать. Пока отец дремал, она держала его за руку, боясь, что он никогда не покинет это место. И что остаток жизни проведет в комнате, где пахло дезинфекцией, в окружении медсестер и врачей. Совершенно чужих ему людей.
— Нет. Возможно, через несколько дней меня выпишут. По крайней мере я на это надеюсь, — улыбнулся отец.
Она сжала его руку.
— А что потом? Когда мы уедем?
Отец задумался.
— Полагаю, нужно закончить витраж. И начатую песню. Я по-прежнему считаю, что в ней есть... что-то особенное.
Она придвинула стул ближе.
— Нет. Я имела в виду: кто будет о тебе заботиться?
Отец не ответил сразу. И даже попытался сесть.
— Все будет нормально. Если что понадобится, позвоню пастору Харрису. Он живет в двух кварталах от меня.
Ронни попыталась представить пастора со шрамами на обожженных руках и тростью. Как он будет помогать отцу сесть в машину, когда сам с трудом ходит?
Отец, казалось, понял, о чем она думает.
— Я же сказал, все будет в порядке, — пробормотал он. — Давно знал, что это рано или поздно случится и что, если дойдет до худшего, при больнице есть хоспис.
Нет, она не может представить отца в хосписе!
— Хоспис?
— Все не так плохо, как ты считаешь. Я там уже был.
— Когда?
— Несколько недель назад. И на прошлой неделе возвращался. Они пообещали приготовить мне постель.
Еще одна деталь, которой она не знала. Еще одна тайна открыта. Еще одна истина, предвещавшая неизбежное.
В сознании Ронни все перевернулось. Знакомая нервная тошнота подкатила к горлу.
— Но ты, конечно, предпочтешь быть дома, верно?
— Верно.
— Пока не сможешь оставаться один.
Выражение его лица было невыразимо грустным.
— Пока не смогу...
Ронни вышла из палаты и направилась в кафетерий. Па попросил позвать Джону.
Ронни, совершенно ошеломленная, брела по коридорам. Была уже почти полночь, но в отделении неотложной помощи народу, как всегда, было полно. Она проходила мимо палат. Двери многих были открыты, и она видела плачущих детей в сопровождении встревоженных родителей и женщину с неудержимой рвотой. Сестры толпились на главном посту, брали истории болезней или загружали тележки. Странно, что так много людей могли заболеть так поздно, и все же большинство к утру уже разъедутся. Отца же переводили в палату наверху. Ждали только, когда документы будут оформлены.
Ронни прошла через шумную комнату ожидания к двери, ведущей в главную часть вестибюля и кафетерий. Когда дверь за ней закрылась, уровень шума резко упал. Ронни слышала звук собственных шагов, слышала собственные мысли. Ее заливали волны усталости и тошноты. В это место приходили больные люди. В это место приходили умирающие. И отец снова сюда придет.
Стараясь не глотать слюну, она вошла в кафетерий и потерла распухшие от слез глаза, пообещав себе, что постарается держать их открытыми.
Гриль в этот час был закрыт, но автоматы у дальней стены работали и две медсестры сидели в углу и пили кофе. Джона и Уилл устроились за столиком у двери, и Уилл, заслышав шаги, вскинул голову. На столе стояли полупустые бутылки воды, молока и пакет печенья для Джоны.
Брат повернулся к ней.
— Что-то ты долго, — упрекнул он. — Па в порядке?
