Подойдя ближе, она заметила силуэт шпиля, выделявшегося на темном небе. Остальная часть церкви исчезла во мраке, в основном потому, что была меньше остальных домов, высившихся по обе ее стороны, и не имела затейливых деталей.
Пришлось подняться на дюну, чтобы добраться до автостоянки. Здесь уже были заметны следы бурной деятельности: переполненный мусорный ящик, стопка фанерных листов у двери и большой фургон строительной компании, припаркованный у входа. Передняя дверь была открыта и подперта кирпичом. Оттуда лился мягкий свет, хотя остальная часть здания выглядела темной.
Ронни вошла внутрь, огляделась и поняла, что до окончания ремонта еще далеко. Пол был бетонным, одна стена выложена не до конца, никаких сидений или рядов кресел. Все покрыто толстым слоем пыли, а впереди, на месте, где, по мнению Ронни, должен был проповедовать по воскресеньям пастор Харрис, сидел отец за новым пианино, которое смотрелось здесь чужеродным предметом. Единственным источником освещения служила старая лампа, включенная в удлинитель.
Он не слышал, как она вошла, и продолжал играть, хотя Ронни не узнавала мелодию, казавшуюся почти современной в отличие от музыки, которую он обычно играл. Странно, но вещь казалась какой-то незавершенной. Па, должно быть, тоже это понимал, потому что на секунду остановился, подумал и начал с самого начала.
На этот раз она заметила почти неуловимые изменения. Уже лучше, но все же что-то не так.
Ронни вдруг почувствовала прилив гордости, потому что по- прежнему умела не только понять тонкости, но и представить возможные варианты мелодии. Когда она была младше, именно этот талант больше всего изумлял отца.
Он снова начал играть, постоянно изменяя мелодию. И, глядя в его лицо, она поняла, что сейчас он счастлив. Хотя музыка больше не была частью ее жизни, отец не мыслил себя без музыки, и ей стало стыдно за то, что отняла у него это утешение. Оглядываясь назад, она вспомнила, как злилась при мысли о том, что отец пытался заставить ее играть, но действительно ли он так поступал? Может, все дело в ней? Или он играл, потому что просто не мог без музыки?
Она не знала точно, но была тронута до глубины души тем, что он сделал. Отточенная игра и легкость, с которой отец вносил изменения, заставили ее понять, скольким он пожертвовал из-за ребяческих капризов дочери.
Играя, он вдруг зашелся хриплым влажным кашлем, и в груди заклокотало. Приступ был таким долгим, что Ронни бросилась к отцу.
— Па! Что с тобой?
Он поднял голову; понемногу кашель стал униматься, и к тому времени как она нагнулась над ним, он только слегка покашливал.
— Все в порядке, — слабо улыбнулся он. — Здесь столько пыли, и время от времени она меня донимает. Так каждый раз.
Она смотрела на него, замечая, что он немного бледен.
— Уверен, что все в порядке?
— Совершенно.
Он похлопал ее по руке.
— Что ты здесь делаешь?
— Джона сказал мне, что ты в церкви.
— Значит, ты меня поймала?
— Да нет... па... это ведь дар, правда?
Не дождавшись ответа, Ронни показала на клавиатуру. Сейчас она вспоминала все песни, написанные вместе с отцом.
— Что ты играл? Написал новую песню?
— А, это! Вернее, пытался написать. Просто мелодия, над которой я работаю. Ничего особенного.
— А мне понравилось.
— Ничего хорошего. Не знаю, в чем тут дело. Ты могла бы... ты куда талантливее меня в композиции. А вот у меня не получается. Словно я все делаю наоборот.
— Но это и правда хорошо, — настаивала она. — И более современно, чем ты обычно играешь.
— Заметила? — улыбнулся отец. — Но замысел был совершенно иной. Честно говоря, не знаю, что со мной происходит.
— Может, чаще, чем нужно, слушаешь мой айпод?
— Уверяю, что нет, — улыбнулся отец.
Ронни огляделась:
— Так когда закончат ремонт?
— Понятия не имею. Я говорил, что страховка не покрывает ущерб? Вот ремонт и приостановлен.
— А что с витражом?
— Он почти готов.
Он показал на заколоченный фанерой оконный проем.
— Вот где он будет, даже если придется устанавливать его самому.
— Ты умеешь это делать? — ахнула Ронни.
— Пока нет.
— Но почему здесь пианино? А вдруг его украдут?
— Пианино должны были привезти после окончания ремонта, и теперь пастор Харрис надеется пристроить его к кому-то на хранение. Но поскольку неизвестно, когда храм будет восстановлен, это не так уж легко.
Он выглянул за дверь и, казалось, удивился, что уже ночь.
— Который час?
— Начало десятого.
— О Господи, я и не сообразил, что так поздно! Сегодня мы с Джоной решили сторожить гнездо. Нужно взять с собой еды.
— Обо всем уже позаботились.
Отец улыбнулся. Но пока собирал ноты и выключал свет, Ронни снова поразило, каким усталым и слабым он казался.
Стив
Ронни была права. Песня действительно звучит современно.
Он не лукавил, объясняя, что все начиналось иначе. В первую неделю в мелодии было что-то шумановское, в течение нескольких дней его больше вдохновлял Григ. Потом в голове звучал Сен-Санс. Но из всего этого ничего не вышло. У него не возникало того чувства, которое он испытал, набросав первые несколько нот на клочке бумаги.
Раньше он сочинял музыку, которая, как мечтал, будет восхищать многие поколения. На этот раз он экспериментировал. Пытался сделать так, чтобы музыка была своеобразной, а не повторяла великих композиторов, и был рад, что наконец доверился себе. Не то чтобы что-то получилось, и неизвестно, получится ли. Вполне возможно, что и нет... Но почему-то он не испытывал беспокойства. Ему казалось, что все идет как надо. Может, вся беда была в том, что он всю жизнь подражал великим композиторам? Исполнял музыку, написанную сотни лет назад, искал Бога во время прогулок по пляжу, потому что у пастора Харриса это получалось.
Сейчас, сидя на дюне рядом с сыном и глядя в бинокль, несмотря на то что наверняка ничего не увидит, Стив гадал, не сузил ли диапазон своих поисков, когда посчитал, что ответы имеются у других, а главное, побоялся доверять собственной интуиции. Возможно, опорой в жизни стали его наставники, и получилось так, что он боялся быть собой.
— Эй, па!
— Что?
— Ты приедешь к нам в Нью-Йорк?
— С огромной радостью.
— Потому что, думаю, теперь Ронни согласится с тобой разговаривать.
— Надеюсь, что так.
