Она ему нравилась. Она не знала, как и почему это произошло, но она ему нравилась, и эта мысль поражала. Жаль, что нет Кейлы, с которой можно было бы обо всем поговорить. Конечно, можно позвонить ей, но это не одно и то же. И потом, она сама не знала, что скажет. Просто хотела чтобы ее выслушали.
Когда она подходила к дому, дверь мастерской распахнулась и оттуда появился Джона. Сощурившись на солнце, он подался к крыльцу.
— Привет! — окликнула Ронни.
— Ой, привет, Ронни! — воскликнул мальчик и побежал к ней. — Можно задать тебе вопрос?
— Валяй!
— Хочешь печенье? –
— Что?
— Печенье! Вроде «Орео». Хочешь?
Она не совсем понимала, к чему он клонит, потому что мысли Джоны текли ни перпендикулярно, ни параллельно ее собственным.
— Нет, — осторожно ответила она.
— Как это можно не хотеть печенье?
— Просто не хочу.
— Ладно.
Он взмахнул рукой.
— Скажем, ты хотела печенье. Предположим, просто умирала, хотела печенье. И печенье лежало в буфете. Что бы ты сделала?
— Съела бы печенье? — предположила она.
— Совершенно верно! — щелкнул пальцами Джона. — Именно это я и говорю.
— Что именно?
— Что если хочешь печенье, то пойди и возьми. Вполне разумно.
Вот оно что?! Теперь понятно!
— Позволь предположить, что па не разрешил тебе брать печенье.
— Не разрешил. Даже если бы я умирал с голоду, он и слышать ничего не хочет. Говорит, что сначала нужно съесть сандвич.
— А ты считаешь это несправедливым.
— Ты сама сказала, что взяла бы печенье, если бы захотела. Я не маленький и сам могу принимать решения.
Он серьезно уставился на нее.
Ронни прижала палец к подбородку.
— Хмм... теперь я вижу, почему это так тебя беспокоит.
— Все равно нечестно! Если он захочет печенье, пойдет и возьмет. Но для меня это правило не существует. Ты сама сказала, что это несправедливо!
— Так что будешь делать?
— Съем сандвич. Потому что должен. Потому что мир жесток к десятилетним детям!
Не дожидаясь ответа, он прошел мимо. Ронни с улыбкой покачала головой. Может, позже она поведет его есть мороженое.
Она минутку поколебалась, стоит или нет идти в дом, но потом все же направилась к мастерской. Возможно, самое время увидеть витраж, о котором она столько слышала.
Открыв дверь, она увидела, что отец что-то паяет.
— Привет, солнышко. Заходи.
Ронни вошла внутрь. Она впервые была в мастерской. Сморщила нос при виде странных гибридов животных и подошла к столу, где и увидела витраж. Насколько она поняла, до окончания работы еще далеко. Еще и четверти не готово, и, видимо, нужно поставить на свои места не менее тысячи кусочков.
Припаяв очередной, отец выпрямился и расправил плечи.
— Стол для меня слишком низкий. Иногда спина затекает.
— Принести тебе тайленол?
— Нет, я просто старею, тайленол тут не поможет.
Ронни фыркнула и отошла от стола. К стене, рядом с газетной вырезкой с рассказом о пожаре в церкви, была приклеена фотография витража. Ронни присмотрелась поближе, прежде чем вновь повернуться к отцу:
— Я поговорила с ним. Ходила в мастерскую, где он работает.
— И?..
— Я ему нравлюсь.
— Как и должно быть, — пожал плечами отец. — Ты тут одна на миллион.
Ронни благодарно улыбнулась. Всегда ли отец был таким милым?
Но как она ни старалась, не смогла вспомнить.
— Почему ты делаешь витражи для церкви? Потому что пастор Харрис позволил тебе жить в доме?
— Нет, я в любом случае его сделал бы...
Он не докончил фразу. Ронни выжидающе уставилась на него.
— Это долгая история. Уверена, что хочешь ее услышать?
Она кивнула.
— Мне было лет шесть-семь, когда я впервые забрел в церковь пастора Харриса, чтобы укрыться от дождя. При этом я был почти уверен, что он меня выгонит. Но вместо этого он принес мне одеяло и чашку супа и позвонил моей матери, чтобы она пришла за мной. А пока ее не было, позволил мне поиграть на пианино. Я был малышом, просто барабанившим по клавишам, но почему-то вернулся на следующий же день и пастор стал моим первым учителем музыки. Он боготворил великих композиторов и часто повторял, что прекрасная музыка подобна пению ангелов, и я заразился от него этой любовью. Приходил в церковь каждый день и играл часами под тем, первым витражом, купаясь в божественном свете, проходившем сквозь него. Когда я вспоминаю проведенные там часы, мне всегда представляется эта картина. Поток небесного света. И когда несколько месяцев назад церковь сгорела...
Он показал на газетную вырезку.
— Пастор Харрис едва не погиб в ту ночь. Он был в церкви, вносил последние поправки в проповедь, и едва сумел выбраться. Церковь заполыхала в считанные минуты и сгорела дотла. Пастор Харрис месяц пролежал в больнице и с тех пор проводил службы на старом складе, которым кто-то позволил ему пользоваться. Там было темно и сыро, но я думал, это временная мера, пока он не объяснил, что страховка покрывает только половину причиненного ущерба и он никак не может позволить себе новый витраж. Я просто не мог этого допустить. Церковь уже никогда не будет прежней без витража. Поэтому я собираюсь закончить его.
Он откашлялся.
— Мне необходимо его закончить.
Ронни попыталась представить мальчика, сидящего за церковным пианино, но взгляд все время скользил между снимком на стене и частично законченным витражом.
— Ты делаешь доброе дело.
— Да... посмотрим, как все обернется. Но Джоне, похоже, нравится здесь работать.
— Кстати, насчет Джоны. Он очень расстроился из-за того, что ты не позволил ему съесть печенье.
— Сначала сандвич.
Ронни хихикнула.
— Я не спорю. Просто все это ужасно смешно.
— Он сказал тебе, что уже слопал сегодня две печенюшки?
— Боюсь, что об этом он не упомянул.
— Я так и понял.
Он положил перчатки на стол.
— Хочешь поесть с нами?
— Думаю, да, — кивнула Ронни.
Они направились к двери.
— Послушай, — с небрежным видом спросил отец, — у меня есть шанс познакомиться с молодым человеком, которому нравится моя дочь?
Ронни проскользнула мимо него.
