— Не стоит, я сама справлюсь.
Тогда Ким посмотрела на него с невыразимой печалью. Она понимала, что девочка взрослеет, но у матери болело сердце от сознания того, что детства уже не вернуть.
В отличие от Ким Стив смирился с тем, что Ронни становится девушкой. Он помнил, как в ее возрасте составлял собственное мнение об окружающем мире, и, много лет проработав учителем, искренне считал, что эти перемены неизбежны; мало того, приносят своеобразные плоды. Иногда студенты рассказывали ему о разногласиях с родителями, о том, как мать старается стать другом, а отец — контролировать каждый шаг. Остальные учителя считали, что у него с учениками полное взаимопонимание, к его удивлению, многие студенты придерживались того же мнения. Он сам не понимал почему. Чаще всего он либо молча слушал, либо формулировал их вопросы таким образом, чтобы студенты приходили к собственным выводам и, нужно сказать, почти всегда правильным. Даже когда Стив чувствовал необходимость сказать что-то, это обычно были общие фразы, типичные для кабинетного философа:
— Конечно, мать хочет стать твоим другом, просто тяжело переживает твое взросление.
Или:
— Твой па помнит об ошибках, которые сам сделал в жизни,
и не хочет, чтобы ты их повторял.
Обычные мысли обыкновенного человека, но, к его изумлению, студент иногда молча поворачивался к окну, словно пораженный какой-то мыслью. Иногда ему даже звонили родители студента и благодарили за то, что выслушал их ребенка, отмечая, что тот стал мягче и проще. Повесив трубку, он безуспешно пытался вспомнить, что сказал, в надежде, что оказался более проницательным, чем считал себя.
В тишине комнаты слышалось размеренное дыхание уже заснувшего Джоны: солнце и свежий воздух убаюкали его. Что же до Ронни... хорошо, что сон снял напряжение нескольких последних дней. Лицо безмятежное, почти ангельское, напоминавшее о том, как смотрел на него пастор Харрис после прогулок по берегу.
Стив смотрел на дочь и жаждал знака присутствия Господня. Завтра Ронни, возможно, уедет, и при этой мысли Стив нерешительно шагнул к ней. Лунный свет пробивался в окно, и за стеклом слышался мерный рокот волн. Нежный свет далеких звезд мерцал как божественное озарение, словно сам Господ объявлял о своем присутствии где-то там, в горных высях.
И неожиданно Стив почувствовал, как устал.
Нагнувшись, он нежно поцеловал Ронни в щеку, снова ощущая прилив любви, радости, такой же мучительной, как боль.
* * *
Как раз перед рассветом он проснулся с мыслью о том, что истосковался по игре. Поморщившись от уже привычной вспышки боли в желудке, он ощутил потребность бежать в гостиную и забыться в музыке.
Будет ли у него возможность снова играть? Теперь он жалел, что не свел знакомство с жителями города. Были моменты, когда он представлял, что подходит к приятелю с просьбой разрешить поиграть на стоявшем без толку в гостиной пианино, которое было для воображаемого друга чем-то вроде бутафории. Он так и видел, как садится на пыльную скамью, пока друг наблюдал за ним из кухни или прихожей — это он не совсем четко представлял, — и начинает играть вещь, вызывающую слезы на глазах слушателей. Представлял то, что ему никогда не удавалось во время долгих турне.
Он сознавал, что фантазия абсурдна, но без музыки чувствовал себя полным ничтожеством.
Поднявшись, он постарался выбросить из головы эти мрачные мысли. Пастор Харрис сказал, что для церкви заказали новое пианино — дар одного из прихожан, и, как только оно прибудет, Стив может играть на нем сколько захочет. Но нужно ждать до конца июля, а он не знал, сколько еще протянет.
Он сел за кухонный стол и положил руки на столешницу. Хорошенько сосредоточившись, он сможет мысленно слышать музыку. Бетховен сочинил Героическую симфонию, когда уже почти оглох, не так ли? Возможно, и он, подобно Бетховену, сумеет обрести внутренний слух.
Он выбрал концерт, который играла Ронни в «Карнеги-холле», закрыв глаза, сосредоточился. Сначала звуки были слабыми, но потом его пальцы задвигались. Постепенно ноты и аккорды стали более отчетливыми и ясными, и хотя это не могло сравниться с настоящей игрой, все же придется обойтись этим.
Финальные аккорды концерта еще звучали в его голове, когда он медленно открыл глаза и увидел, что сидит в полутемной кухне. Через несколько минут из-за горизонта выглянет солнце... И вдруг он услышал длинную ноту, си-бемоль, долгую, зовущую... Он знал, что нота звучит только в его воображении, но все же потянулся за бумагой и ручкой. Небрежно начертил нотный стан и стал записывать ноты, прежде чем снова прижать к столу палец. И опять прозвучала нота, только на этот раз за ней последовали еще несколько. Он записал и их.
Стив всегда сочинял музыку, но считал ее чем-то вроде фарфоровых статуэток по сравнению со «статуями», созданными великими композиторами. Конечно, и это всего лишь безделушка, но постепенно он увлекся. Что, если он сочинит нечто настоящее? То, что люди будут помнить еще долго после того, как забудут о нем?
Полет фантазии длился недолго. Он и в прошлом пытался и терпел неудачи и не сомневался, что то же самое ждет его на этот раз. Было что-то поразительное в самом процессе создания нечто из ничего. Хотя и не продвинулся очень далеко — после упорных трудов остановился на первых тактах и решил начать все сначала, — он почему-то ощущал удовлетворение.
Когда солнце повисло над дюнами, Стив вспомнил о своих ночных размышлениях и решил пройтись по берегу. Больше всего на свете он мечтал вернуться домой с тем же умиротворенным выражением, которое так часто наблюдал на лице пастора Харриса. Но, шагая по песку, он невольно чувствовал себя дилетантом, искавшим божьей правды, как ребенок ищет раковины. Было бы чудесно, если бы он обнаружил очевидный признак его присутствия: горящий куст например, — но вместо этого Стив пытался сосредоточиться на окружающем мире: солнце, вставшем из-за моря, птичьей трели, легком покрывале тумана над водой. Он бессознательно впитывал эту красоту, наслаждаясь шорохом песка под ногами и ветром, ласкавшим щеку. Но несмотря на все усилия, он ни на шаг не приблизился к ответу. И в тысячный раз задавался вопросом: что позволяло пастору Харрису слышать ответы в сердце своем? Что тот имел в виду, утверждая, что чувствует присутствие Бога? Возможно, стоило бы прямо спросить пастора Харриса, но вряд ли это что-то даст. Как можно объяснить подобные вещи? Все равно что описывать цвета слепому. Можно понять слова, но потаенный смысл по-прежнему останется загадкой.
Эти мысли были странны и новы для него. До недавнего времени его не одолевали такие вопросы — возможно, из-за обилия повседневных дел, — но так было, пока он не вернулся в Райтсвилл-Бич. Здесь время замедлило шаг одновременно с ритмом его жизни.
Продолжая идти по берегу, он снова раздумывал о своем судьбоносном решении испытать удачу в качестве концертирующего пианиста. Правда, он всегда гадал, сможет ли добиться успеха, и чувствовал, что его время истекает. Но как случилось, что эти мысли стали со временем такими настойчивыми? Почему он так легко оставлял свою семью и не бывал дома месяцами? Как он мог быть таким эгоистом? Оказалось, что решение было ошибочным. Он когда-то считал, что к этому решению его подтолкнула страсть к музыке, но теперь подозревал, что всего лишь искал способы заполнить пустоту, которую иногда ощущал в душе.
