— То есть ты предпочла бы постоянно торчать в клубах? Я не так наивна, Ронни! И знаю, что творится в подобных местах.
— Я ничем таким не занимаюсь, ма!
— А как насчет плохих отметок? Твоего условного срока? И...
— Нельзя ли поговорить о чем-то другом? Например, почему так необходимо проводить время с отцом?
Мать не сочла нужным ответить, и Ронни вполне сознавала, что на это у нее есть веские причины.
Поток машин неожиданно пришел в движение, и они проехали еще полквартала, прежде чем снова остановиться. Мать подняла стекло и попыталась понять, что творится впереди.
— Не понимаю, что происходит, — пробормотала она. — Откуда такая пробка!
— Это все пляж. Там всегда полно народу, — пояснил Джона.
— Всего три часа дня и воскресенье! Час пик еще не наступил!
Ронни подобрала ноги, отчетливо ощущая, как ненавистна ей такая жизнь и все, что вокруг нее.
— Слушай, ма, — спросил Джона, — па знает, что Ронни арестовали?
— Знает.
— И что теперь сделает?
На этот раз ответила Ронни:
— Ничего он не сделает. Можно подумать, его интересует что-то, кроме пианино!
Сама Ронни ненавидела пианино и клялась, что больше никогда не будет играть, — решение, которое находили странным даже лучшие друзья, поскольку музыка была огромной частью ее жизни, сколько она себя помнила. Ее отец, когда-то преподававший в джульярдской школе, учил музыке и дочь, и та очень долго сгорала от желания не только играть, но и сочинять музыку вместе с па.
Она была очень талантлива. Очень! Благодаря связям отца в Джульярде дирекция и педагоги знали о ее способностях. В том замкнутом круге, где проходила жизнь ее отца, существовал девиз: «Классическая музыка превыше всего!». В этом же музыкальном мире вскоре стали распространяться слухи о ее гениальности. За слухами последовала пара статей в специализированных журналах, а затем большое интервью в «Нью-Йорк таймс», в котором подчеркивалась духовная связь отца с дочерью. Все это четыре года назад неизбежно привело к столь желанным для многих молодых музыкантов выступлениям в «Карнеги-холле». Это, вероятно, стало пиком ее карьеры. Именно пиком, Ронни отнюдь не было свойственно недооценивать свои успехи. Она прекрасно сознавала, как редко выпадают на долю начинающих исполнителей подобные возможности, но последнее время то и дело задавалась вопросом, стоило ли приносить все эти жертвы. Никто, кроме родителей, скорее всего не помнил о ее выступлениях. И всем было плевать. Ронни давно усвоила, что, если у тебя нет популярного видео на «YouTube» или если не можешь выступать перед многотысячными аудиториями, талант ровным счетом ничего не значит.
Иногда она жалела о том, что отец не дал ей в руки электрогитару или по крайней мере не отвел на вокал. Чем можно заняться, имея способности только к игре на фортепьяно? Давать уроки музыки в местной школе? Или играть в вестибюле отеля, пока люди регистрируются у стойки? Или жить такой же нелегкой жизнью, как у отца? Подумать только, до чего довело его фортепьяно! Кончилось тем, что он ушел из Джульярда, чтобы стать гастролирующим пианистом, но оказалось, что играть приходится в никому не известных залах перед парой десятков зрителей. Он путешествовал сорок недель в год — достаточно долго, чтобы поставить под удар семейную жизнь. Не успела Ронни опомниться, как мать стала постоянно орать и скандалить с домашними, а отец, как всегда, замыкался в своей раковине, пока в один прекрасный день вообще не вернулся домой из долгого турне по южным штатам. Насколько знала Ронни, теперь он совсем нигде не работал. Даже не давал частных уроков.
«И каково тебе приходится, отец?»
Ронни покачала головой. Ей мучительно не хотелось ехать туда. Бог видит, она не желает иметь со всем этим ничего общего.
— Эй, ма! — позвал Джона. — Смотри, что там? Колесо обозрения?
Мать вытянула шею, пытаясь увидеть хоть что-то.
— По-моему, да, милый. Наверное, приехал цирк с аттракционами.
— А можно нам пойти? После того как поужинаем вместе?
— Тебе придется спросить папу.
— Да, а потом можно посидеть у костра и поджарить зефир, — вставила Ронни. — Как будто мы одна большая счастливая семья.
На этот раз ее замечание мать и брат сочли за благо пропустить мимо ушей.
— Как по-твоему, у них есть еще аттракционы? — допытывался Джона.
— Уверена, что есть. И если па не захочет тебя повести, с тобой пойдет сестра.
— Класс!
Ронни обмякла на сиденье. Следовало знать, что ма предложит что-то в этом роде! Страшно подумать, какая тоска ее ожидает!
Стив
В ожидании приезда детей Стив Миллер с полным самозабвением отдавался музыке. Теперь уже скоро. В любую минуту.
Пианино стояло в небольшой нише, рядом с маленькой гостиной пляжного бунгало, которое Стив теперь именовал домом.
За спиной были расставлены предметы, хранившие память о прошлом. Не слишком-то их много. Если не считать пианино, Ким смогла упаковать его пожитки в одну коробку, а у него ушло менее получаса, чтобы все расставить по местам. Фотография, на которой его родители и он, совсем еще мальчик. Еще один снимок: он подростком играет на фортепьяно. Это фото висит между полученными им дипломами Чейпл-Хилл и Бостонского университета. Чуть ниже — благодарственная грамота от руководства Джульярда, где он преподавал пятнадцать лет. Около окна — три расписания в рамках с указанием дат турне. Но больше всего он дорожил снимками Джоны и Ронни. Часть висела на стене, часть, вставленная в рамки, стояла на пианино. Каждый раз, глядя на них, он вспоминал о том, что, несмотря на благие намерения, его ожидания не оправдались.
Вечернее солнце тянулось в комнату косыми лучами, отчего воздух все больше нагревался и на лбу Стива выступили капли пота. Хорошо еще, что живот болит меньше, чем утром, но последнее время он ужасно нервничает, и, конечно, все начнется снова. У Стива всегда был слабый желудок: в двадцать лет у него обнаружили язву и положили в больницу, в тридцать пять — удалили аппендикс, который лопнул, когда Ким была беременна Джоной. Он глотал таблетки горстями, годами сидел на нексиуме, и хотя сознавал, что следовало бы питаться лучше и двигаться больше, все же сомневался, что это поможет. Проблемы с желудком были наследственными.
Смерть отца шесть лет назад изменила Стива, и с тех пор у него началось нечто вроде депрессии. Пять лет назад он подал в отставку, а еще через год решил начать карьеру концертирующего пианиста, а три года назад они решили развестись. Год спустя концертов стало меньше, ручеек заявок начал пересыхать, пока не высох окончательно. В прошлом году он перебрался сюда, в город, где вырос, в место, которое, как он думал, никогда больше не увидит. Теперь он собирался провести лето с детьми, и хотя пытался представить, что принесет осень, когда Ронни и Джона вернутся в Нью-Йорк, точно знал только одно: листья пожелтеют, а потом и покраснеют, а по утрам изо рта будут вырываться клубы пара. Он давно уже не пытался заглядывать в будущее...
