– Значит, мы просто падем, товарищи, – сказал он. – Потому что, если Гимли говорит, что мы уходим, значит, мы уже ушли.
Губы Вольфа провалились внутрь, как будто он был стариком, забывшим надеть вставные зубы. Он взглянул на Ульриха и Аннеке. Они замерли по обе стороны от джокеров. Если все двинутся разом…
Одной рукой сжимая запястье Муравьеда, Саван свободной рукой вскинул «АКМ».
– Спокойно, натурал.
Маки почувствовал, что его руки завибрировали. Лишь прикосновение пальцев Молнии к его руке удерживало его от того, чтобы искромсать какого-нибудь джокера.
«Уродливые страшилища! Я знал, что им нельзя доверять!»
– А как же все то, ради чего мы боремся? – спросил русский.
Гимли вывернул руку Муравьеда.
– Вот ради чего мы боремся. Он – джокер. И ему нужна помощь.
Лицо товарища Вольфа мало-помалу становилось похожим на баклажан. На висках вздулись вены.
– И куда же, скажите на милость, вы поедете? – процедил он.
Гимли рассмеялся.
– Прямо через Стену. Туда, где нас ждут наши друзья.
– Давайте валите. Откажитесь от всех тех великих свершений, которых вы собирались добиться, ради своих товарищей-страшил. Сенатор все еще в наших руках, мы возьмем свое. А если вы когда-нибудь попадетесь нам…
Скребок рассмеялся.
– Да вам вообще больше никто не попадется после того, как вся эта затея провалится к чертям. Здесь будут кишмя кишеть легавые, ручаюсь. Вы неудачники, я это чую.
Ульрих воинственно вращал глазами, несмотря на винтовку, нацеленную ему в живот.
– Нет, – сказал Молния. – Отпустите их. Если мы перегрыземся, все пропало.
– Выметайтесь, – велел Вольф.
– Непременно, – ответил Гимли.
Они с Саваном осторожно вынесли Муравьеда в темный коридор заброшенного строения. Скребок прикрывал их, пока они не скрылись из виду, потом проворно пересек комнату. На пороге он остановился, расплылся в улыбке, насколько позволял его хитиновый панцирь, и закрыл дверь.
Ульрих запустил автоматом в дверь. К счастью, оружие не выстрелило.
– Сволочи!
Аннеке пожала плечами. Эта психодрама явно ей наскучила.
– Американцы.
Маки подобрался к Молнии. Все пошло не так. Но Молния все поправит. Обязательно поправит.
Русский туз сам упал к нему в руки.
Ульрих слонялся туда-сюда, сжав здоровые ручищи в кулаки.
– Ну и что теперь? А?
Вольф сидел на табуретке, уложив брюхо на бедра, а руки на колени. Напряжение захватывающего приключения схлынуло, и он чувствовал себя очень старым. Подвиг, которым он надеялся завершить свою двойную жизнь, утратил в его глазах весь свой блеск.
– О чем ты, Ульрих? – спросил он устало.
Тот ответил ему яростным взглядом.
– Я о том, что время вышло. Уже десять часов. Ты слушал радио. Наши требования до сих пор так и не выполнили.
Он взял автомат, вставил обойму в патронник.
– Почему бы нам не прикончить этого козла прямо сейчас?
Аннеке звонко рассмеялась.
– Твоя политическая искушенность никогда не перестанет удивлять меня.
Вольф задрал рукав пиджака и взглянул на часы.
– А теперь ты, Аннеке, и ты, Вильфрид, пойдете в телефонную будку и передадите послание, мы договорились какое, в кризисный центр, который власти так кстати учредили. И мы, и они продемонстрировали, что умеем тянуть время; пришла пора сдвинуть дело с мертвой точки.
И тут товарищ Молния сказал:
– Нет.
Страх усиливался. Он все разрастался и разрастался, черная бесформенная опухоль в центре его мозга. С каждой минутой сердце Молнии стучало все быстрее и быстрее. Его ребра, казалось, дрожали от бешеного ритма пульса. Горло пересохло и саднило, щеки пылали, как будто он смотрел в разверстый зев печи крематория. Во рту стоял мерзкий вкус. Надо выбираться отсюда. От этого зависит все.
Все.
«Нет, – кричала часть его. – Ты должен остаться. Так было запланировано».
Перед глазами у него стояла дочь Людмила – расплавленные глаза текут по покрытым пузырями ожогов щекам.
«Вот что стоит на кону, Валентин Михайлович, – послышался другой, более глубоко скрытый голос, – если что-нибудь пойдет не так. Неужели ты осмелишься доверить такую задачу этим сопливым щенкам?»
– Нет, – сказал он. Шершавый язык едва повиновался ему. – Я сам пойду.
Вольф нахмурился. Потом углы его большого рта растянулись в улыбке. Без сомнений, он понял, что таким образом будет единолично контролировать ситуацию.
«Превосходно. Пусть считает как хочет. Я должен выбраться отсюда».
Маки Мессер перегородил дверь, Маки Мессер, в чьих глазах стояли слезы. Молния ощутил пронзивший его страх и уже почти сорвал перчатку, чтобы электрическим ударом убрать мальчишку с дороги. Но он знал, что молоденький туз никогда не причинит ему вреда.
Невнятно извинившись, он протиснулся в коридор. Когда дверь за ним закрылась, русский услышал всхлип, а потом лишь звук его собственных шагов провожал его в темноте квартиры и лестницы.
«Одно из лучших моих представлений», – поздравил себя Кукольник.
Маки заколотил ладонями по двери. Молния бросил его. Его терзала боль, а он ничего не мог с ней поделать. Даже если он заставит свои руки перерезать стальной лист.
Вольф все еще здесь. Вольф защитит его… хотя однажды не защитил. Вольф позволил остальным насмеяться над ним – над ним, тузом, Маки Ножом. А Молния последние несколько недель заступался за него. Это Молния заботился о нем.
Молния, который не должен был уйти. Но ушел.
Он развернулся, плача, и медленно сполз по двери на пол.
Кукольника распирало от возбуждения. Все получалось в точности так, как он задумал. Его марионетки плясали под его дудку и ничего не подозревали. А он сидел в двух шагах от них и смаковал их страсти, как хороший коньяк. Опасность лишь придавала вкусу терпкости; он – Кукольник, и он владеет ситуацией.
Однако в конце концов пришло время покончить с Маки Мессером и выбраться отсюда.
Аннеке остановилась рядом с Маки и уколола:
– Нюня. И ты еще называешь себя революционером?
Он уселся на полу, всхлипывая, как потерявшийся щенок.
Кукольник нащупал ниточку и потянул за нее.
И товарищ Ульрих добавил:
– Что же ты не удрал вместе с остальными джокерами, гомик сопливый?
– Кройцберг, – сказал Нойманн.
