Началась иная, взрослая жизнь, и меньше чем через полгода
Анечка поняла, что путь к Нобелевской премии будет тернист. В НИИ Яхнина опять
оказалась в гордом одиночестве. Ее одногодки, девушки и юноши, писавшие
диссертации, не слишком утруждались. На создание работы государство давало
целых три года, в течение этого срока каждый месяц выплачивалась стипендия, да
еще капали кое-какие денежки за преподавательскую работу. В первые 12 месяцев
полагалось сдать экзамен, пресловутый кандидатский минимум, на второй год…
Словом, никто не торопил аспирантов. Поголовное их большинство основную часть
отпущенного срока тратило не на научные изыскания, а на совсем другие, более
приятные вещи. Выходили замуж, рожали детей, потом разводились. Одним словом,
написание кандидатской растягивалось на неопределенный срок. Представляете
теперь, как раздражала молодежь, привыкшую к праздному времяпрепровождению,
трудолюбивая Анечка, успевшая всего за один год все: и сдать экзамены, и
написать работу, и напечатать в журналах необходимые для защиты научные статьи?
Но черт с ними, с аспирантами, они только злобно поджимали
губы при виде Яхниной, хуже было другое. Старших сотрудников, в основном женщин
за пятьдесят и членов ученого совета, слишком работоспособная Анечка бесила
ничуть не меньше. Большинство научных дам сумели стать кандидатами, когда им
исполнилось сорок, а то и сорок пять… Здесь же наглая выскочка, не успевшая
справить тридцатилетие, притаскивает готовый труд и заявляет секретарю совета:
– Одна работа выполнена, сяду вскоре за докторскую.
Эту фразу потом с разной степенью негодования повторяли на
всех этажах. В общем, на момент защиты Яхниной все члены совета находились в крайней
степени раздражения. Может, они бы и справились с завистью и злобой, но
недальновидная Анечка явилась на защиту в шикарном черном платье, ловко
подчеркивающем все изгибы прелестной фигурки, с роскошной прической,
умопомрачительными серьгами и отличным макияжем. Огромные глаза светились
счастьем, губы сами по себе расплывались в улыбке… Девчонка предвкушала
оглушительный успех. Это уже оказалось слишком. Никто ведь не знал, что платье
и драгоценности дала ей всего на один день подруга матери, а прическу соорудила
бесплатно соседка, работающая мастером в «Чародейке»…
Ученые дамы, расплывшиеся от постоянного сидения над
микроскопами, обдернули свои вытянутые вязаные кофты, тряхнули «химическими»
головами и… налетели на Анечку, как коршуны на цыпленка.
Подобного сокрушительного разгрома работы стены института не
видели ни разу. Аня не упала в обморок лишь по одной причине: не желала
доставлять радость злобным бабам. Поэтому стояла на трибуне с улыбкой, стойко
«сохраняя лицо», но ноги стали ватными, пальцы рук дрожали, а по спине липкими
струйками тек пот… В особенности усердствовала Червь. Собственно говоря,
Евгения Ивановна и погнала волну, первой обвинив Анечку в некомпетентности,
поверхностности и неумении делать выводы. Она же предложила признать работу
непригодной для защиты, ловко заткнув своих оппонентов.
Итог впечатлял – только два белых шара.
В полном отчаянии Аня приехала домой и, не отвечая на
вопросы испуганной матери, заперлась в своей комнате. Не привыкшая к неудачам в
учебе, девушка переживала свой провал особо тяжело и решила завтра не ходить в
институт.
Вечером, часов около десяти, раздался звонок телефона.
– Нюша, возьми трубку, – крикнула мать.
– Скажи, сплю, – буркнула Аня.
Но Валентина Николаевна забарабанила в дверь:
– Возьми трубку, она говорит, точно знает, что ты
бодрствуешь.
– Кто там?
– Гема Даутова.
Удивленная вконец, Анечка сказала:
– Алло.
– Спустись вниз, я сижу в машине у твоего подъезда, –
сообщил высокий голос.
– Может, вы сами подниметесь? – вежливо предложила Аня.
– Спускайся!
Ничего не понимавшая Яхнина побежала по лестнице вниз. Она,
естественно, знала, что Гема – дочь директора института и что мать Даутовой
заведует лабораторией. Никакой дружбы между ними не было. Но девушки были
примерно одного возраста и раскланивались, сталкиваясь в коридорах, а один раз
их места оказались во время конференции рядом, и они немного поговорили. У Ани
осталось самое приятное впечатление от дочери высокопоставленных родителей, та
была умна, хорошо воспитана и ничем не подчеркивала разницу в их социальном
статусе. Гема называла Аню на «ты», но Яхнина «выкала» Даутовой…
– Садись, – велела Гема, распахивая дверку «Жигулей».
Аня покорно нырнула внутрь салона, пропахшего дымом.
– Будешь? – предложила Даутова сигареты.
– Спасибо, не курю…
Гема вытащила тоненькую сигарету, щелкнула зажигалкой,
затянулась, медленно выпустила сизое облако и с чувством произнесла:
– Ну и дряни наши бабы, сволочи завистливые, а в особенности
Червь, я бы Евгению Ивановну в сортире утопила!
Внезапно у Ани из глаз полились слезы, и она впервые в жизни
разрыдалась при постороннем человеке. Гема терпеливо переждала, пока всхлипы
закончатся, и сказала:
– Плакать тут пустое дело, надо действовать.
– Что же делать? – устало спросила Аня. – Все
кончено, диссертацию зарубили.
– Отец пришел в сильное негодование, узнав о
произошедшем, – тихо пояснила Гема, – просто за голову схватился, в
общем, готовься, во вторник состоится новый ученый совет.
Сначала Ане показалось, что она ослышалась.
– Новое заседание с моей защитой?
– Да.
– Но это невозможно! Диссертацию ведь признали негодной!
Гема раздавила в пепельнице окурок.
– Очень даже возможно. Для кворума необходимо двенадцать
человек, а этих старых дур было только десять. Теперь процедура защиты признана
неправомочной. Они не зарубили тебя, они не имели права начинать заседание
ученого совета без необходимого числа участников, следовательно, защита просто
отложилась. Сообразила? Следующая через неделю. Иди умойся, а завтра на работе
высоко держи голову, папа берет тебя под свое крыло.
– Почему? – бормотала ошарашенная Аня. – Отчего
такое особое ко мне отношение?
Гема улыбнулась уголками губ.
– Ты работоспособна, умна, честолюбива. У тебя огромный
творческий потенциал, подобные люди и толкают вперед науку. Именно они, а не
старые клуши, боящиеся по-новому взглянуть на проблему. И потом, мы же подруги,
или не так?
