– Какая?
– Дык вот, дверку изготовили чуток ширше, чем надо…
– И что?
– Пришлось резать.
– Прямо здесь? В гостиной? На полу? Какое безобразие! Могли
и на лестницу выйти.
– Так у вас там еле-еле два человека помещаются, –
незлобиво ответил первый мастеровой, – дверь и положить негде. Попробовали
и сюда приволокли, тесно очень!
– Следовало к себе везти, в мастерскую, а не мою квартиру
портить! Безобразие!
– Тише, тише, хозяйка, не шуми, – вмешался другой
мужик, – мы у тетки спросили, которая нас впустила, как лучше поступить,
увезть или тута, и она велела здеся резать и бумажку подписала, гляди.
Он сунул мне под нос квитанцию. Так… «предупреждена о
возможном ущербе». Под фразой стояло несколько слов, накорябанных почерком
человека, редко берущего в руку пишущий предмет: «Без притензий. Раманова».
– И где она, эта Раманова, сейчас? – гневно спросила я.
Мужики переглянулись. Первый почесал в затылке и сообщил:
– Отдохнуть пошла.
– Куда?
– В спальню небось, – пояснил второй мастер. – Она
нас увидала, квитанцию подписала и легла. Видать, устала сильно!
Первый юноша хихикнул, другой сердито глянул на него и
продолжил:
– Мы тут без нее работали. Между прочим, предупреждать надо,
что в доме собаки! С трудом их в кухню запихали! Маленькая такая, бойкая, все
лаяла и лаяла, прямо голова заболела!
– Чистый дурдом, – влез другой мастер, – собаки
орут, попугай матерится, где он у вас таких слов набрался? Я и половины сам не
знал, баба храпит, прямо стены дрожат, да еще дверь ширше, чем надо, ну, денек!
– Долго вам еще возиться?
– С час.
– Давайте шевелитесь, – велела я и понеслась посмотреть
на собак.
При беглом взгляде на разгром, творившийся на кухне, стало
понятно, что наша стая отлично провела время в заточении. На столе блестели
пустые вазочки из-под конфет, печенья и вылизанная дочиста баночка, которая еще
утром полнилась клубничным джемом. Я наклонилась и обозрела морду Мули, собачка
даже не пошевелилась, унюхав любимую хозяйку. Так и есть! В складках мопсиной
морды виднелись крошки от курабье, а усы были липкими. Сожрав почти триста
граммов конфитюра «Швартау», Мулечка не нашла в себе сил, чтобы умыться как
следует.
– Первый раз встречаю такую наглую воровку, –
пробормотала я и спихнула мопсиху со стула на пол.
Но Муля, не выказав никаких эмоций, растянулась на линолеуме
и продолжала мирно сопеть. В ее животе переваривались вкусности, и сон был так
же сладок, как и сожранный конфитюр.
Ада, услыхав гневный тон, мигом шмыгнула под буфет.
– А ты чего прячешься? – удивилась я и тут же увидела
ободранные у двери обои.
Очевидно, Адюся, желая выйти наружу, безостановочно скребла
лапами по стене. Адка терпеть не может замкнутых пространств, я бы даже
сказала, что у нее клаустрофобия, если, конечно, у собак бывает подобная
болезнь.
Рейчел и Рамик усиленно махали хвостами, всем своим видом
говоря: «Мы большие, умные, хорошие собаки, это мелкие мопсы натворили. Мы ни
при чем, мы отлично себя вели!»
Едва сдерживая гнев, я отправилась искать Люську. Соседка
нашлась в комнате у Лизаветы. Лежала на кровати прямо в туфлях, а на полу
валялась полупустая бутылка отличного французского коньяка.
Больные, выписываясь, частенько дарят Катюше «сувенирчики».
Как правило, это коробки шоколадных конфет, иногда штофы с качественной
выпивкой. Дома у нас конфеты съедаются мигом, а бутыли оседают в баре.
Охотников до спиртного в семье нет. Сережка постоянно за рулем, максимум, что
он себе позволяет: пятьдесят граммов виски на ночь, да и то раз в месяц.
Оставив дома Люську, я не заперла шкафы, мне это просто не пришло в голову… Мы
вообще никогда ничего не прячем. В буфете стоит выпивка и лежат сигареты, в
ванной на полочке выстроилась косметика и духи, а деньги лежат в коробочке,
которую Катя не мудрствуя лукаво держит в шкафу между простынями и
пододеяльниками…
Значит, Люся из любопытства стала лазить по полкам, увидала
коньяк и не сдержалась.
– Немедленно вставай! – закричала я.
Соседка открыла глаза, икнула, потом села…
Следующие полчаса я провела отвратительно. Сначала, страшно боясь,
что сейчас явятся из школы Кирюшка и Лизавета, отволокла домой плохо
соображающую Люсю, затем спешно вымыла вазочки на столе, насыпала в них крекеры
и мармелад…
Рабочие тем временем подхватили дверь и поволокли ее к
выходу. По дороге они задели журнальный столик, на котором стояла фигурка
далматинца. Фарфоровая безделушка зашаталась и вмиг очутилась на полу,
превратившись в груду осколков. Но это была ерунда, в конце концов, далматинец
мне никогда не нравился, да и подарила его Кате на день рождения Машка
Потворова, которую я не люблю… Важно другое – дверь висела на месте и даже без
особого труда запиралась и отпиралась.
Не успела я расставить в гостиной все по местам и спрятать
кое-где прожженный пол под паласом, как с воплем ворвались дети, и вечер потек,
как всегда, между плитой, холодильником и мойкой.
Спать разбрелись около полуночи. Не успела я вытянуться на
кровати, как в комнату вошла Лизавета, плюхнулась на одеяло и сказала:
– Лампа, у меня к тебе серьезный разговор.
Поняв, что спокойно почитать не удастся, я со вздохом
отложила новый роман Поляковой и с тоской поинтересовалась:
– Ну и что у тебя приключилось?
– Приключилось у тебя, – парировала Лиза, –
позволь спросить, знаешь ли ты простую истину: женский алкоголизм неизлечим?
– Слышала что-то на этот счет, но я здесь при чем? Ты же
знаешь, я совершенно не употребляю горячительные напитки.
– Лампуша, – неожиданно ласково проговорила Лизавета,
обнимая меня за плечи, – я очень хорошо понимаю, как тебе тяжело! Катя
целый день на работе, она вся в своих больных, Сережка и Юлька заняты, мы с
Кирюшкой уже взрослые… У всех своя, интересная жизнь, а у тебя что? Кастрюли,
грязные тарелки да магазины… Конечно, со скуки помереть можно… Ты никогда не
думала о том, чтобы пойти, например, на компьютерные курсы?
