– Ты.
– Я не пью совершенно, – заявила бабуся и ловко побежала к
балкону, где стоит ящик с овощами, – веду трезвый образ жизни, и потом,
Лампуша, где ты видела пьяную свинью? Это милое животное, так же, впрочем, как
и я, совершенно не употребляет спиртного.
– Какого черта тебя понесло в кафе?
– Как это? – изумилась Капа. – Танцевать, конечно, ну
проглотила парочку-другую бокальчиков, но ведь это ерунда.
– Танцевать?
Капа взбила ярко-красную челку и заявила:
– Не будь занудой, можно подумать, тебе сто лет.
– Но и тебе не двадцать, – парировала я.
– Согласна, – не обиделась Капитолина, – только где сказано,
что человек после пятидесяти должен по вечерам гнить в кресле у телика? Мне
охота веселиться. Детей я вырастила, внуков, кстати, тоже, сломалась на
правнуках, устала. Мужей всех похоронила.
– Их у тебя было много?
Капа стала загибать пальцы:
– Толя, Сеня, Федя, Миша… Кого-то забыла… Никита! Нет, мы с
ним не расписывались. А! Роберт! Вечно я его забываю, очень противный был,
зануда и брюзга. По паспорту сорок лет, а старик стариком, вечно ныл: «Капа,
веди себя прилично. Капа не надевай мини-юбку, тебе пятый десяток катит».
Будь его воля, нацепил бы на меня серый халат и противогаз.
Кстати, Лампа, тебе никогда не приходило в голову, что если ты накрасишь глаза
и губы, то станешь просто красавицей?
Сказав последнюю фразу, бабуся ринулась в коридор, откуда
незамедлительно донесся вопль.
– Лампа, закрой сковородку крышкой, я за сметаной побежала,
кончилась, зараза.
– У нас еще и картошки нет, прихвати пару килограммчиков, –
гаркнула я и тут же прикусила язык.
Похоже, совсем ума лишилась, посылаю старуху за тяжелыми
корнеплодами. Но Капитолина не усмотрела в просьбе ничего особенного.
– Ладно, – крикнула она в ответ и исчезла.
Да уж, Капа ведет себя как пятнадцатилетний подросток, и я
невольно стала общаться с ней, как с молоденькой девушкой. Странным образом я
теперь совершенно не замечаю ее морщин. Взгляд упал на зеркало. Не успев
сообразить, что делаю, я схватила Капину косметичку и принялась тщательно
краситься. Когда-то, выходя на сцену в обнимку с арфой, я, естественно,
накладывала макияж. Все актеры, в том числе и мужчины, используют декоративную
косметику. Делают они это отнюдь не из кокетства, а из самых простых
утилитарных соображений. Ненакрашенное лицо кажется из зрительного зала белым
пятном. Но в обычной жизни я редко пользуюсь косметикой.
Стукнула входная дверь, и появилась усталая Катюша.
– Что с тобой? – удивилась она. – Просто кабаре-канкан!
– Ничего, – буркнула я и отправилась смывать макияж.
Большую половину дня я провела в хозяйственных хлопотах,
периодически пытаясь дозвониться до больницы, куда уложили Володю. Но в
справочном бюро кто-то просто повис на проводе, и узнать о состоянии здоровья
майора мне не удалось. В «Шерлоке» никто не отзывался. Очевидно, Федька
работала вовсю, получив таинственного клиента, желавшего иметь дело только с
ней.
Посчитав себя свободной, где-то около шести вечера я поехала
на улицу Ударников. Небось Королев Евгений Сергеевич, отправивший ту подлую
телеграмму, уже вернулся с работы и коротает время, уютно устроившись перед
теликом с бутылочкой пивка.
Дверь распахнула раскрасневшаяся женщина, лет пятидесяти.
Вытирая мокрые руки фартуком, она спросила:
– Ищете кого?
– Королев Евгений Сергеевич тут проживает?
Хозяйка испугалась:
– Господи, вы из милиции, опять Воробьев жаловался? Ну,
поверьте, коли у него вновь шины проколоты, мой сын ни при чем. Мальчишка
сегодня весь день сидит дома, температура у него. Женька, урод, поди сюда!
В коридор выглянул худенький бледный подросток лет
двенадцати и ломающимся баском спросил:
– Чего?
– Того, – заорала мать, – допрыгался, дохулиганился,
довыражался. Явились тебя арестовывать.
– Ничего я не делал, – загундосил паренек, – телик смотрел и
в приставку играл, честное слово.
Мамаша попыталась ухватить его за ухо, но сын ловко
увернулся. Видя, что хозяйка готова начать боевые действия, я попыталась
задушить конфликт в зародыше:
– Нет, нет, просто мне нужно побеседовать с Евгением,
по-дружески.
– О чем? – насторожилась мать.
Я вытащила из кармана телеграмму и показала парню.
– Ты отправлял?
– Ну, – настороженно протянул тот, – было дело, а чего –
нельзя?
– Видишь ли, Евгений, – ласково сообщила я, – естественно,
можно заниматься почтовыми отправлениями. Только ты, дружочек, к сожалению,
влип в крайне неприятную историю. Впрочем, думается, что ты тут ни при чем, ну
зачем тебе доводить до смерти Надежду Киселеву, а? Или я ошибаюсь? Ты ее за
что-то ненавидел?
Парень попятился:
– Вы че?
– Ой, горюшко, – зарыдала в голос его мать, – у всех дети,
как дети, а мой урод! Одна тяну, без отца, вся извелась, как одеть, обуть, а
он! Вечно гадости на уме. Говори сейчас же, что за телеграмма!
И она со всего размаха отвесила сыну звонкую оплеуху. Подросток
стукнулся головой о косяк и неожиданно заплакал.
– Не бейте его, – испугалась я, – не надо. Давайте я пройду
в комнату и поговорим спокойно.
Хозяйка посторонилась и указала рукой на дверь, ведущую в
кухню. Втиснувшись между столом и подоконником, я уселась на колченогую
табуретку и спокойно сказала:
– Разрешите представиться, Евлампия Андреевна Романова, но,
поскольку я хочу избежать официальности, можно просто Лампа.
– Вера, – буркнула хозяйка.
– Очень рада. Верочка, не надо волноваться, похоже, Женя
совсем не виноват. Скажи, дружочек, как ты оказался в Журавлеве? Не ближний
ведь свет.
