Он поднялся и еще потрогал щеку, а потом рывком поднял с
заснеженного тротуара племянницу.
– Пошли! – приказал он. – Будем разбираться.
Толкая ее перед собой, как жандарм, под взглядами из каждого
окна, он довел Ирину до крыльца, втолкнул внутрь, а сам приостановился,
отряхивая от снега джинсы и ботинки, и тут что-то больно огрело его по спине.
Хохлов заорал, и заматерился, и получил еще раз – еще
больнее!
Оглянулся – сзади на него надвигалась Вальмира
Александровна. В руках у нее была пластмассовая урна, которая всегда стояла
возле крыльца и убиралась только на ночь, чтобы не сперли.
– Вы с ума сошли?!
– Не трогайте мою девочку! – И она опять замахнулась, чтобы
его ударить, но тут уж Хохлов урну перехватил в самой верхней точке, после
короткой борьбы вырвал ее из рук свирепой бухгалтерши и отшвырнул далеко в
сугроб.
Урна дзинькнула стеклянным звуком и раскололась надвое. Из
нее вылетела одинокая бумажка и высыпалось несколько окурков.
– Огласки хотите? – прошипел Хохлов в лицо орлице. – Так я
вам это сейчас быстро организую! Милицию, ОМОН и все радости жизни! Хотите?
Бухгалтерша тяжело дышала – грудь ходила ходуном под шубой –
и смотрела ему точно в лоб. Хохлов подумал, что, если бы у нее был пистолет,
она бы непременно его пристрелила, не сходя с места.
Втроем они ввалились в теплый и чистый офис, где все
сотрудники моментально отлепились от окон, выскочили на середину самой
просторной комнаты и выпучили на них глаза.
– Все по местам! – приказал Хохлов. – Ну, кому сказал!
Он сдернул свою курточку «суперагента», которая от мороза
шуршала, как бумажная, швырнул ее на серый офисный стул и приказал:
– Лавровский, зайди ко мне! Все остальные по местам,
последний раз по-человечески прошу!
Никто не разошелся. Народ продолжал стоять в безмолвии, и
только племянница ругалась сквозь зубы и все пыталась содрать ремень с
запястий. Сумка при этом болталась, дергалась и мешала ей, и Ирина пыталась
лягнуть ее коленкой.
Хохлов изо всех сил старался не смотреть на Лавровского.
Он приказал себе, что смотреть ни за что не будет.
…подумаешь, двадцать лет! Чуть больше, чем полжизни! Ну и
что? Подумаешь, вместе пили и ели, делились последним, прикрывали друг друга от
родителей и жен! Цена всему этому – пакетик долларов, ну и что?! Подумаешь!
В голове у него шумело, то ли от сильного мороза, то ли от
того, что Вальмира все-таки сильно его стукнула урной, то ли от горя.
Таща за сумку, он заволок в кабинет преступницу, пропустил
Лавровского, который шел так, будто ему трудно было держаться на ногах, и
разгневанную Вальмиру в шубе.
Хохлов захлопнул дверь и стал к ней спиной.
– Значит, так, – начал он. – Я знаю, что клофелин охраннику
подлила Ирина. Я знаю, что она вышла отсюда с пакетом, в котором было сто тысяч
долларов, примерно около двух часов ночи три дня назад. В два часа милицейский
патруль обнаружил, что дверь распахнута, вызвали меня, и в два тридцать приехал
я. Я знаю, что за рулем Ирининой машины кто-то сидел, потому что уехала она на
пассажирском месте. Меня интересуют мои деньги и, так, для отчета, – с кем в
паре она работала! С вами, Вальмира Алексанна? Или с тобой, Лавровский?
– Ты не можешь ничего знать, боров вонючий, хрен моржовый! –
сразу же после его речи завизжала Ирина. – Ничего! На понт берешь, волчара
поганый?! Да ты знаешь, с кем я дружу?! Да ты до своей тачки об… ной дойти не
успеешь, как на том свете окажешься! Развяжи меня сейчас же, сволочь, мерзавец,
гад последний! Ну, быстро! Если хочешь, чтобы твоя поганая вонючая жизнь хоть пять
минут, хоть пять секунд еще продлилась!!
– Будешь визжать, – предупредил Хохлов, – в зубы получишь. Я
не Лавровский, у меня не замерзнет! Говори быстро, кто тебе ключ дал от сейфа?!
Тетушка твоя или любовник?!
– А пошел ты, мусор!..
– Ирочка, – пролепетала Вальмира Александровна. – Ирочка,
как ты говоришь, ужасно, девочка моя!
– Да какая я тебе девочка, блин! Нашла девочку, твою мать!..
Да все бандюки местные мои были и остались, зря я, что ли, под нужного человека
легла и на себе его женила, импотента проклятого, сколько он мне крови
попортил, сколько сил из меня высосал! Развяжи меня!!! – заорала она в полном
неистовстве. – Развяжи, козлина вонючая!
Хохлов подошел и толкнул ее в кресло.
Ирина сделала шаг назад и неловко плюхнулась. Сумка попала
под каблук, и она никак не могла ее вытащить, дергала связанными руками.
– Слушай ты, девочка-ромашка, – сказал Хохлов грозно и
наклонился к ней. – Ты меня послушай, а потом начинай вопить. Я видел твою
машину возле института в ночь, когда украли деньги. Поняла? Видел, своими
глазами! Есть еще одна камера, и ты о ней не знала, конечно! Да что ты, даже я
о ней не знал! Мне подполковник московский сказал, что такая должна быть
обязательно, и она была! Как ты вчера с Лавровским возле офиса целовалась, я
тоже видел, не слепой. Это уже не камера снимала, это я своими глазами
лицезрел! И фотки Вальмира твои смотрела! А на фотках ты вся такая красивая, в
белых брюках и на ее рабочем месте, на Вальмирином! Следовательно, в офисе моем
ты не раз бывала! И охранник тебя узнает, когда будет очная ставка, ты ж его не
до смерти отравила! Так что говори быстро, кто твой напарник, а то я ментов
вызову! Или с ментами у тебя такая же нежная дружба, как с бандитами?!
Он выдернул сумку из-под ее каблука, кинул ей на колени и
сел на свое место.
Вальмира Александровна вдруг громко икнула.
– Ну, давай, давай, шевели мозгами, ты же не курица! –
подбодрил Хохлов племянницу. – Тут мне главное знать, кто паровозом пойдет, а кто
прицепом поедет! Что идея твоя, я уже понял, а кто из моих, – и он кивнул на
Вальмиру с Лавровским, – тебе помогал?!
– Клянусь, это не я, – вдруг сказала бухгалтерша и, опершись
большой неухоженной рукой о край стола, медленно опустилась на стул. – Столько
лет, боже мой, столько лет! Ни копейки не пропало… Боже мой…
Хохлов смотрел в окно. Ну, не мог он на них смотреть!..
– Митяй, – простуженным голосом сказал Лавровский, – отпусти
женщин. Это все я.
– Он, он, он! – завопила Ирина. – Он во всем виноват, он мне
ключи выносил, он план придумал, он клофелин в аптеке скупал. Это он!!! Он!!!
– Заткнись, дура! – Это Хохлов крикнул.
Крикнул беспомощно, по-детски, слабенько как-то,
неубедительно совсем.
– Я виноват, – храбро проговорил Лавровский и заплакал. –
Только я один!
