Из-за шкафа показалось смуглое лицо, на этот раз
встревоженное.
– Я ему говорыла – зачэм давыть? Я ему говорыла – у него
дети малыя! Я говорыла – не нада! А он мне – дави, Хакимка! Ты выноват, ты
сабакам в подвал пустыл! А как мне не пустыт, когда он родыт должен?
Хохлов упер локти в стол и устроился поудобнее.
– Так это ты собаку в подвал привел? Ты сам?
Лицо спряталось за шкаф и не появлялось.
Хохлов молчал.
– У меня тоже дэти, – донеслось из-за шкафа. – Может, мне их
удавыть? Они тоже кушять просят! Где я возьму им кушять, если меня работы
лишат?
– Кто тебя лишит работы? – удивился Хохлов. В каптерке было
жарко, он даже куртку расстегнул.
– Валентин Петров лишит! Ты ему скажешь, что сабакам я
прыводила, а он меня работ лишит! Где я работ найду зимой?
Он снова выглянул и испытующе посмотрел на Хохлова.
– Ты Валентин Петров пришла говорыт, что я сабакам
приводила?
– А ты удавил ее, собаку-то?
Смуглое узкоглазое лицо расплылось в улыбке:
– Ушел сабакам! Валентин Петров пришел, а сабакам нету! И
дэти с собой забрал! Мы прышли, нэту сабакам, и дэтей нэту! – Тут Хаким вдруг
погрустнел и сказал с расстановкой: – Только, я думай, замерзал она! Такой
мороз! Куда такой мороз, когда дэти?
– Не замерзал, – сообщил Хохлов, невольно начиная говорить
так же, как Хаким, который вовсе не был дворником, а был «работником». – Никто
не замерзал, Хаким. Я собаку домой забрал, к себе. И щенков забрал. Они теперь
все у меня.
За шкафом произошло движение, и большой человек выскочил на
середину крохотной комнатки. Он сорвал с головы тюбетейку и хлопнул ею по
коленке. Хохлов, не ожидавший такого проявления чувств, даже немного назад
подался со своим поролоновым стулом.
– Ай, ай! – вскричал Хаким и еще раз хлопнул себя по
коленке. – Ты сабакам забрала! И дэтей забрала! Ай маладец!
Он нагнулся к Хохлову, взял его за плечо и зашептал быстро,
горячо:
– Я его кормыл! Я ему малако давал! Он пил. Он сабакам
умный. Я малако давал, а потом каструль прятал, чтобы Валентин Петров не нашел!
А он говорыт – удавы сабакам, а дэтей на снегу поморозь! Развэ я фашист, на
снэгу дэтей морозить? А ты сабакам спасала, ай, маладец!
От него сильно пахло луком, немытым телом и каким-то
старьем, но он так искренне радовался, так бил себя по коленке, так сиял
глазами, что Хохлов, невольно поддавшись его радости, быстро рассказал, как
кормил собаку молоком, потом щами, а потом опять молоком и как она все ела и
ела.
Хаким слушал с упоением, а потом захохотал:
– Ай, сабакам! Ай, маладец! Весь семья объедал! Малако пил!
Щей лакал! Дэтей кормил! Я одын щенок хотэл себе брать. Малчик. У дэвочка дэти
будут, куда мне дэтей! Умный сабакам, я тоже брать хотэл, сам подвал живу,
прогонят сабакам! Одын не прогонят, четыре, – и он показал на пальцах, сколько
это будет, четыре, – прогонят!
– Я тебе щенка привезу, – пообещал Хохлов. – Куда мне их!
Только вот подрастут немного, мамку сосать перестанут, и привезу.
– Ай, спасыбо! Ай, хароший чэловек, добрый чэловек! Сабакам
жалела, Хакиму щенок обещала! Хаким сабакам грустыла, думала, замерзал сабакам!
Хохлов испытующе посмотрел на него. Тот даже пританцовывать
стал от таких радостных и приятных известий, большой и добрый человек в тюбетейке
и ватных штанах.
– Слушай, Хаким, убитого ты нашел?
Тот сразу перестал пританцовывать и замер на месте. Глаза
перестали лучиться и стали настороженными, как были, когда Хохлов только зашел
в каптерку.
– Хаким нашел.
– Утром?
– Утром.
– А ночью ты ничего… подозрительного не видел и не слышал?
– Милиция говорил. Ничего не слышал. Мне милиция спросил. Я
ответил.
Хохлов вздохнул:
– А ты где ночуешь?
Это вопрос почему-то вызвал у Хакима еще большее смятение,
чем предыдущий, про труп. Он вдруг быстро ушел за шкаф, уселся там на стул и
сложил на коленях огромные обветренные руки.
Хохлов ничего не понял:
– Ты чего, Хаким? Испугался?
– Гдэ я работ найду? – забубнили из-за шкафа. – Зимой работ
нэту! А у меня дэти, кушять просят! Куда я пойду работ искат?
– Да что ты опять заладил! Ты что, думаешь, я тебя с работы
выгоню?
– Она сказал, что выгонит, если кто узнаэт!
– О чем узнает?! Кто сказал?
– Она сказал. Сэргей Иванов сказала, выгонит работ, если кто
узнаэт!
– Тьфу ты!.. – Хохлов вытер вспотевший лоб. – Кто такой
Сергей Иванович?
– Охраннык.
– Так. Охранник Сергей Иванович сказал, что тебя прогонят с
работы, если узнают… о чем?
– Она сказала, никому не говорыт!
– Послушай, Хаким. – Хохлов зашел к нему за шкаф и навис над
ним. Дворник таращился на него темными испуганными глазами. – У тебя есть брат?
– Есть брат. Рахман зовут.
– Вот человек, которого обвинили в убийстве и в тюрьму
посадили, мне как брат, понимаешь?! Или не понимаешь? Он никого не убивал, а
какой-то подонок, который на самом деле убил, хочет всю вину на него списать,
понимаешь?! Мне нужно знать, что случилось во дворе той ночью! Кто тут был, что
делал? Помоги мне. Пожалуйста, Хаким! Ты же знаешь, да?
Дворник замотал головой:
– Как мнэ знать? Я не знай! Я не убивала!
– Да не ты! Мне нужно найти того, кто это сделал! Подонка
этого найти и… наказать!
– Сэргей Иванов сказала – выгоню тебя с работ, если скажэшь!
Хохлов перевел дух. И что это печка в каптерке так
кочегарит?
На одном из мониторов запищал сигнал, дворник – нет, нет,
«работник»! – Хаким проворно выбрался из-за шкафа, посмотрел на экранчик и
нажал кнопку на обшарпанном пульте. Мониторы были новенькие, а пульт
обшарпанный – может, охранники пивные бутылки об него открывали? Замигали
лампочки, ворота стали открываться, и какая-то большая машина медленно
проползла внутрь.
Хакимка проводил машину глазами и опять нырнул за шкаф.
– Аллах тебе судья, – сказал Хохлов устало. – Не хочешь мне
помогать, и не надо. Бывай здоров, Хаким! Береги себя. А я охранников на улице
подожду, покурю спокойно.
Он вышел на мороз, вздохнул и достал из кармана сигареты.
