– Уволю всех к чертовой матери! – проорал Хохлов. – Завтра
же! Без выходного пособия! Убирайтесь все отсюда!
Сотрудники моментально осознали серьезность положения и
глубину начальничьего гнева, заметались по комнате, так что шелест прошел по
разложенным на столах бумагам.
Орлица продолжала спокойно смотреть фотографии, вытаскивая
их по одной из цветного бумажного пакета.
– Зачем я столы покупал, если все равно никто не работает?!
Для кого?! Для вас, дармоедов, я бы лучше диваны купил, чтобы вы все на них
дрыхли! Боря, что у нас с заказчиком?! Где технические параметры? Ты графики
сделал, твою мать?! Наташ, ты чего сидишь?! Я тебя к нотариусу когда просил
съездить?! Вальмира Алексанна!!!
Лавровский натянул пальто, продвигался к двери.
– А это моя племянница, – хвастливо сказала орлица. – Ну,
красавица, да? Вы посмотрите, посмотрите, Дмитрий Петрович!
Она точно знала, что ей ничего не угрожает, и была абсолютно
права.
Разгневанный Хохлов подошел и посмотрел на фотографию.
Племянница и впрямь была красоткой.
– Бедная девочка, – всхлипнула Вальмира Александровна,
любуясь на фотографию. – Мужа потеряла и вот только-только оправилась. Такая
умница!
Тут она подняла глаза и чистым взором посмотрела на Хохлова.
– Вы что-то хотели мне сказать, Дмитрий Петрович?
– Н-нет.
– А мне показалось, хотели?
– Я хотел вам сказать, что вы лучший бухгалтер
современности, – выпалил Хохлов, понимая, какую ужасную ошибку совершил, когда
стал кричать на подчиненных и по чистой случайности – чистая, чистая
случайность! – причислил к ним орлицу и коршуницу Вальмиру Александровну.
– Это всем известно, – согласилась орлица. – Вы собираетесь
отъехать?
– Я уж практически отъехал, – пробормотал Хохлов. – В
психбольницу Белые Столбы.
– Ну-ну! Не переживайте, все обойдется!
– Вальмира Александровна, если придут из милиции, скажите
им…
– Скажу.
– И еще покажите…
– Покажу.
– И еще…
– Хорошо, – согласилась Вальмира Александровна и поднялась.
– А вы надолго?
– Я еще не знаю, – окончательно раскаялся грешник Хохлов. –
Я вам позвоню.
Она величественно кивнула, и он выскочил за дверь, на ходу
напяливая курточку «суперагента».
Значит, так.
Ему нужно в институтскую проходную и как-то задобрить
коменданта, чтобы ему дали посмотреть видеозапись с камеры наблюдения. Как
задобрить его, понятно. И тут Хохлов, проверяя, похлопал себя по нагрудному
карману, где лежало лучшее средство для задабривания кого бы то ни было, под
названием «денежные знаки».
Ему нужно во двор Пилюгиных, переговорить с охранником,
который открывает и закрывает ворота.
И еще. Ему необходимо узнать, откуда Максим Кузмин узнал о
ссоре Пилюгина и Кузи вечером перед убийством. Кто мог ему рассказать?! И
откуда знал, что он, Хохлов, там был?
Хохлов выскочил из здания, накинул капюшон и побежал к своей
машине. В некотором отдалении, за поворотом аллеи, Лавровский разговаривал с
какой-то кралей, показавшейся Хохлову странно знакомой. Он что-то говорил, а
краля слушала.
Ты допрыгаешься, подумал Хохлов про Лавровского, Светка мимо
в магазин пойдет, и будет тебе турецкий марш с барабаном!
Впрочем, ему некогда было думать про Лавровского. Он
подбежал к машине, чувствуя как все, что ниже ремня, стремительно деревенеет на
ледяном ветру, плюхнулся на промерзшее сиденье, попробовал завести – машина
сипела и не заводилась, – и тут позвонила Ольга и прокричала, что она была в
общежитии у Кузи, где все разгромлено, и ее там поймали с поличным, и если ее
сейчас заберут в милицию, Хохлов должен позаботиться о ее детях, и…
…и, постучав по клавиатуре еще немного, она сняла очки и
потерла уставшие глаза. Обычно Арина носила линзы, но они остались дома, а в
сумке оказались только очки.
Она потерла глаза, откинулась на спинку хлипкого креслица и
огляделась вокруг.
Ей нравилась квартира Дмитрия Хохлова именно потому, что она
принадлежала Дмитрию Хохлову.
Столько лет прошло, неужели она все еще питает к нему
романтические чувства?
Арина подумала и классифицировала их как слаборомантические.
Она задумчиво покачалась в кресле из стороны в сторону.
Сколько лет она его знает? Ну, пятнадцать-то точно! Нет,
больше! И с тех пор все ее тянет им восхищаться. Он казался ей очень умным:
когда они учились в институте, он знал примерно в сто раз больше, чем она, и
еще он умел этими знаниями пользоваться, а Арина не умела. Она могла только
тупо подставлять в формулы какие-то другие формулы, и из этого, как правило,
ничего не выходило. Хотя ведь все это он проходил с ней по второму разу.
Ты не понимаешь сути процесса, кричал Хохлов. Ты пойми
сначала физику, а потом будешь подставлять. Но она не понимала, ей легче было
просто подставлять.
Однажды он сделал за нее курсовую работу по предмету,
который назывался «теория прочности». Предмет был немыслимый, и задание
немыслимое, и самыми немыслимыми были коэффициенты, которые получались в конце
сложных выкладок. Например, могло получиться тысяча триста восемьдесят девять
целых и восемьсот тридцать две тысячных. Дотошный преподаватель сверял
коэффициенты со своей записной книжечкой, а вычислений не проверял, да и как их
можно проверить! И мечтой каждого студента было стянуть эту книжечку и списать
из нее все коэффициенты.
Хохлов сделал за Арину курсовую, и не ошибся ни разу ни в
одном проклятом коэффициенте, и слезно умолял ее не рассказывать сокурсникам,
кто именно решал ее задание, чтобы его не сочли тупицей, который только и может
скрупулезно вычислять циферку за циферкой!
Она потянулась в своем вращающемся кресле и чуть не упала.
Это были хорошие воспоминания, пожалуй, самые лучшие.
Да еще бабушка!..
Арина приводила всех своих кавалеров, кстати сказать, совсем
немногочисленных, к Любови Ильиничне «на проверку». Прошел «проверку» и остался
в доме только Хохлов.
Не то чтобы бабушка запрещала внучке встречаться с теми
молодыми людьми, которые не вызывали у нее доверия, но у внучки после
бабушкиных комментариев пропадала всякая охота их видеть.
– А ты заметила, – доверительно говорила Любовь Ильинична
после ухода очередного «претендента», – как он аппетитно ковырял в зубах после
курицы? Нет, должно быть, он достойнейший молодой человек, но у него явно
что-то не в порядке с зубами. Видимо, кариес.
