Ольга перестала осуществлять аттракцион парковки,
остановилась посреди улицы и помолчала, изо всех сил прижимая трубку к уху.
Сын спросил ее, и ей придется отвечать.
– Да, Степ. Только, учти, это все полная ерунда! Папа ни в
чем не виноват и не может быть виноват! В милиции обязательно разберутся, и мы
делаем все, что нужно. Ты не волнуйся.
– Мам, но там, наверное, ужасно. – И голос у сына дрогнул.
– Где?
– В тюрьме. Он же в тюрьме, да?
Ольга Пилюгина старалась не думать о том, что ее муж «в
тюрьме». Так старалась, что не могла ни спать, ни есть, но Степка не должен об
этом знать.
– Что ты, сынок! В тюрьму сажают после суда, а папу никто не
осудил и не осудит! Он… просто в милиции.
– Ну да, – фыркнул Степка. – Просто в милиции!..
– Степ, ты не волнуйся.
Ольга очень старалась не расплакаться, она не разрешила себе
плакать в тот момент, когда Димона засунули в милицейский «газик» и повезли по
двору их дома, а все соседи стояли и смотрели. Она сказала себе, что плакать ни
за что не станет. И у нее получалось… ну, почти получалось.
– Я не знаю, успеет ли он на твое выступление, но очень
надеюсь, что успеет.
Степка протяжно вздохнул в трубке и вдруг выпалил:
– Мам, а если это он? Ну, ведь Кузя к нему все время
приставал, и папа говорил, что он его с балкона выбросит.
– Степа, твой папа не способен убить человека, – очень
твердо сказала Ольга. – И выкинь это из головы!..
– Мой папа, – заявил Степка с необыкновенной гордостью, –
способен на все!
И она вдруг поняла, что в его тринадцатилетней голове отец
как был, так и остался героем, лучшим из мужчин!.. У сына не было в том никаких
сомнений. Даже если отец совершил нечто ужасное, он сделал это именно потому,
что герой! Ну, как Рэмбо в старом-престаром кино! Он там тоже всех убивает, и
поделом им, потому что убивает он только «плохих», а «хорошим» помогает,
спасает их! И сейчас отец – это Рэмбо, которого все ловят, осуждают и хотят
погубить, но он-то, Степка, знает, как все обстоит на самом деле!..
– Папа никого не убивал, – повторила Ольга. – Никого! Наш
папа самый лучший человек на свете, и он не убивает своих друзей.
– Мам, давай я домой вернусь, а? Забери меня от бабушки, ну
пожалуйста! Я буду тебе помогать, ухаживать за тобой буду! Я тебе чай стану
греть! Забери меня домой, мама!
– Пока не могу, – твердо сказала Ольга.
– Почему?!
– Потому что не могу. – Невозможно было признаться сыну, что
в любой момент милиция может устроить у них в доме обыск! Она точно не знала,
но ей казалось, что такое вполне может произойти.
– Мама! – крикнул Степка.
– А когда вы приедете, у нас дома вас будет ждать сюрприз, –
торопливо добавила Ольга, чтобы хоть чем-нибудь его отвлечь. – Очень приятный.
Степка вздохнул, совершенно как взрослый.
– Эх, мама, мама!.. – с горечью пробормотал он. – Ты меня
утешаешь, будто я Растрепка! А я взрослый человек.
– Я знаю.
Сзади засигналили, взметнулся снег, и какая-то здоровенная
машина проползла мимо. Водитель в окно грозил ей кулаком и неслышно ругался.
Ольга от него отвернулась.
– И я еще хотел тебе сказать, мам… – Сын опять совершенно
по-взрослому вздохнул, собираясь с мыслями. – Я хотел сказать, что, если папу
посадят в тюрьму, я тогда тоже пойду и сяду в тюрьму!
– Степан!
– Нет, ты не волнуйся, мам. Я в Интернете прочитал, что
бывают такие колонии, где можно жить с детьми. Если его посадят в такую
колонию…
– Степа, прекрати! – Она все-таки не выдержала, голос
сорвался. – Прекрати сейчас же! Никто никого никуда не сажает! Не нужно тебе ни
в какую колонию! Папа ни в чем не виноват, и скоро его выпустят.
– То-очно?
– Да. Точно.
И она осторожно выключила телефон.
«Господи, помоги мне! Отец в тюрьме, ребенок собирается на
поселение, а мать, как пить дать, готовится в разведшколу!»
Глядя в зеркало заднего вида, Ольга кое-как приткнула машину
к сугробу. Надо бы еще подвинуть, но ничего не видно, и даже окно не открыть! В
мороз стеклоподъемники не работают, а зеркала замерзают, вот она какая, русская
зима!
Что она станет говорить комендантше, о чем ее спрашивать?!
Ольга вышла из машины, перелезла через сугроб и пошла к невысокому крылечку,
справа от которого помещалось забитое фанерой окно, а слева – лохматая от
оторвавшихся бумажек доска объявлений. Бумажки трепетали на ветру, и казалось,
что доска шевелится, сбрасывает кожу, как змея.
Ольге стало противно.
Она была здесь несколько раз, когда Кузе взбредала в голову
фантазия отпраздновать свой день рождения «дома», и на уговоры поехать на
природу, или к ним, или к Арине, или к Хохлову он не поддавался.
Она помнила смертную тоску длинных и темных коридоров,
тесноту «холлов» – так почему-то назывались лестничные клетушки, окна, которые
не мылись никогда, детские коляски в углах, запах пережаренного лука и постного
масла – глухой, убогий, будто военный быт, вызывающий в своем крайнем
нищенстве, выставленном напоказ.
Ведь, черт побери, окна можно помыть, вместо фанеры вставить
стекло, – чай, не при Иване Грозном живем, стекло не на вес золота! – «холл»
замкнуть на ключ, чтобы не лезли посторонние, с плиты сгрести многолетний жир,
старые обои, отстававшие длинными языками, поотрывать и наклеить новые, в
веселенький цветочек, все не так погано!..
Но нет.
Люди жили здесь годами, а некоторые и умирали тут же, в
нищете и грязи, и все в ожидании «лучшей доли», которая вот-вот должна на них
откуда-то свалиться, да никак не валится!
Эта общага появилась как раз тогда, когда строили коммунизм,
соревновались в социалистическом соревновании, дискутировали в диспутах физиков
и лириков, «работали на оборонку» и кричали: «Космос наш!!», когда полетел
Гагарин. Здесь же влюблялись, женились, рожали детей. Вставали в очередь на
квартиру, ожидали ее, наконец, получали «жилплощадь» в новом доме – в точно
такой же хрущевской пятиэтажке, только через дорогу. Поколения менялись, одни
переселялись через дорогу, другие вселялись в общагу, энтузиазм поутих, и уже
не так важно стало, чей именно космос, потому что хотелось своего собственного,
мещанского, презираемого, сытого счастьица, а как же иначе, люди ведь!
Пришло время кабачковой икры, плавленых сырков «Лето» под
чекушку, рыбы «Ледяной», наваленной смерзшимися пластами в магазинных витринах
и холодильниках, и поговорки «Самая лучшая рыба – это колбаса». В общаге
горячую воду стали давать по графику и украли деревянную входную дверь, которую
пришлось заменить фанерной. Подразболтался народец, подрасшатался, перестал
верить в светлое завтра, зато накрепко поверил, что, если летом на своих трех
сотках картошку не вырастишь, зимой будешь лапу сосать, потому что картошки
этой днем с огнем не сыщешь. А круговорот все продолжался, только замедлился
малость. В «новый дом» через дорогу стали переезжать реже, зато на кладбище
чаще, а общага – стык двух миров или трех, а может, и четырех – оставалась
незыблемой и неизменной.
