– А если нет вооружения, за Хакимкой надо сходить, чтоб он
удавил. Он промашку допустил, пусть он и ликвидирует! Да ты не жалей, сынок! –
вдруг сказала она добрым голосом. – Этих собак развелось видимо-невидимо, скоро
людям места не останется! И все заводят их, заводят, дармоедов! А хочешь,
постереги, я сама сбегаю до каптерки! Только не уходи, а то, неровен час, она
их куда в другое место перетащит, ищи потом по всему двору!
Хохлов кивнул.
– Ты чего молчишь-то, сынок?
– Я говорю, идите за вашим Хакимом! Я… постерегу.
– Может, попробуешь сосунков вытащить? Или не даст она,
зараза? А то бы вытащил пока, да вон в сугроб!..
– Идите уже, – сказал Хохлов таким голосом, каким
разговаривал только на работе, когда ему сообщали, что завод задерживает
выполнение заказа на трубы примерно месяца на три, а там видно будет! – Ну?!
Валентина Петровна, хороший и бдительный домоуправ, нацепила
свою варежку, перевалила порог и засеменила по расчищенной асфальтовой дорожке.
– Значит, так, – быстро проговорил Хохлов и присел на
корточки рядом с собакой, которая все молчала и только мелко дрожала от
напряжения. – Ты сейчас встанешь и пойдешь за мной, поняла? Твоих детей мы
заберем с собой. Сколько их там, а?
И он посветил на собачий живот и сунул руку в густое
шерстяное тепло. Собака грозно и утробно зарычала, но Хохлову некогда было ее
бояться.
– Ты чего? – спросил он, шаря в шерстяном и теплом. Там
возилось, недовольно попискивало, но он не понимал, сколько их. – Дура совсем?
Не слышала, что тебя надо удавить, а детей твоих поморозить?
Собака перестала рычать.
– Вот именно, – сказал Хохлов.
Двух он нашарил, но, кажется, были еще. Этих двух он
осторожно вытащил из-под материнского брюха и рассовал за пазуху, на две
стороны. Выглянул из подвала и крикнул:
– Ольга! Давай быстрей!
Собака опять зарычала и вдруг вскочила на ноги, оказавшись,
таким образом, Хохлову примерно по пояс.
– Ну, ты здорова! – заметил ей Хохлов. На полу остался еще
один щенок, увесистый и мохнатый. Он недовольно запищал, лишившись тепла и
защиты, и стал тыкаться в разные стороны.
– Мить, ты чего? И куда наша Валя понеслась?
– Ольга, там еще один. Бери его, и пошли отсюда.
– Кто?!
– Свиной пыхто, – сказал Хохлов и сунул щенка ей в руки.
Ольга сделала то, что сделали бы все женщины на свете –
кроме одной, по имени Валентина Петровна. Она прижала к себе собачьего ребенка
и запричитала, какой он хорошенький и маленький.
– Собирайтесь, мамаша, – велел Хохлов собаке, которая
рычала, вздыбив шерсть, но никак им не мешала. – Давай, давай, шевелись! Ольга,
выходи отсюда!
Телефон у него в кармане опять зазвонил, но Хохлову было не
до него.
Ольга, сунув за отворот шубы шерстяной недовольный оковалок,
выскочила из подвала, и Хохлов полез за ней, а собака все не шла.
– Ну и сиди здесь, – сказал Хохлов. – Жди, когда тебя Хаким
удавит!
Он стал выбираться за дверь, и тут собака легонько цапнула
его за джинсы.
– Пошли! – заорал Хохлов. – Ну!..
И она поняла, отпустила и двинулась за ним. Вдоль дома, под
самой стеной, как совершающие побег из тюрьмы – первая Ольга, замыкающая
огромная собака, – они добрались до подъезда. Ольга полезла в карман за
ключами, когда на асфальт упали две неестественно длинные островерхие тени и
послышались голоса.
– Быстрее! – прошипел Хохлов. Щенки возились и пищали.
Собака ждала и тихонько рычала.
Ольга выхватила ключи, уронила в снег, нагнулась и стала
искать.
– Как ты мог, турецкая твоя морда, подвал не запереть? –
слышалось совсем рядом. – Она там и пристроилась, пакость эта! Да еще с
сосунками! И у этого, из милиции, никакого вооружения нету, чтобы пристрелить!
Значит, удавишь и к ящикам оттащишь, слышишь, Хакимка? А сосунков утром
подберешь.
– Да вэдь они нэ мэшают! – жалобно отвечал второй голос. –
Нэ могу я собак давыть! И дэти у нее малые!
– Ничего не знаю! Сам допустил, сам и дави теперь!
Ольга нашла ключи, отперла, толкнула дверь, и они все как-то
моментально протолкались внутрь.
Дверь закрывалась очень медленно, и все вместе они ринулись
к лифту, словно на самом деле боялись Валентину Петровну, словно она на самом
деле могла их остановить и силой отобрать у них щенков и убить собаку!
– Может, ты мне объяснишь, что случилось? – спросила Ольга,
когда они наконец ввалились в квартиру. Спросила, но дожидаться ответа не
стала.
Она бережно вытащила из-за пазухи щенка, сунула Хохлову в
руки и велела подержать. Собака, на свету оказавшаяся еще более лохматой,
свалявшейся и светло-коричневой масти, волновалась и рычала, и Ольга сказала,
чтобы Хохлов дал ей понюхать щенка, пока найдется какое-нибудь старое одеяло.
За пазухой его куртки происходило движение, возня и слышался писк.
– Видала? – спросил Хохлов и сунул собаке под нос щенка. – А
ты идти не хотела. Оль! – крикнул он в глубину квартиры. – Ты особенно не
суетись, я их к себе заберу!
Ольга показалась в коридоре с одеялом в руках.
– Всех?! – ужаснулась она и расстелила одеяло. – Иди,
собака! Иди, ложись! Мить, как ты думаешь, она хочет есть? У меня есть щи. С
мясом.
– Конечно, хочет, – Хохлов присел и вывалил из-за пазухи
оставшихся щенков. Они были здоровенные, в мать, лобастые и похожие на
медвежат. – Она же кормящая! Все кормящие постоянно хотят есть.
– Откуда ты знаешь? Или ты тоже был кормящей матерью?
Собака подошла, посмотрела на своих детей, которые
копошились и попискивали на одеяле, а потом на Хохлова.
У нее была замученная морда, а выражение глаз точь-в-точь
как у Ольги, когда она рассказывала о том, что Димона арестовали.
– Навязались все на мою шею, – сказал Хохлов в сердцах. – А
у меня, между прочим, друга убили и денег украли целый мешок. Давай ложись,
мамаша! Куда я вас всех теперь дену?
– Да, – согласилась Ольга у него за плечом. – Куда ты их
всех денешь?..
Она постелила на пол газету, а на нее поставила миску, очень
большую миску молока, наверное, целый литр.
Собака посмотрела на молоко и опять перевела взгляд на
Хохлова.
– Ты ее смущаешь, – сказала Ольга. – Она стесняется есть при
посторонних.
– Ешь, – велел Хохлов. – Ешь, не ломайся.
