– Это не мой дом, – выдавил Лавровский. – Как же ты не
понимаешь, что я не могу!.. Не могу!..
– Ты все можешь, – отрезала она и в зеркале посмотрела на
него. Ее взгляд через зеркало показался ему убийственным, словно она
прикидывала, как станет избавляться от его трупа. – Ты просто устал, Димочка,
милый! У нас все хорошо. У нас все замечательно, а потом будет еще лучше. Мы с
тобой молодцы, ну! Мы же победили!
– Я погиб, – прошептал Лавровский, взял себя руками за
виски, как в театре, и зашатался из стороны в сторону. – Я погиб.
И больше всего на свете ему вдруг захотелось, чтобы ничего
этого не было, чтобы все стало как прежде – когда он еще любил Светку, а Светка
любила его, когда она носила свитера с высоким горлом и пела про солнышко
лесное. Ему захотелось домой, на родной, привычный, уютный диван, и чтобы
Светка подумала, что он заболел, и приносила бы ему питье в привычной кружке с
желтым цветком на боку, чтобы жалела его, а он бы все-все ей рассказал, и
вдвоем они бы уж придумали, как им жить дальше!..
Впрочем, все это глупости.
Нельзя вернуть то, чего нет, а стать Пилюгиным он не
может!.. И сейчас у него есть только это – холодная чужая женщина с ярко
накрашенным ртом и взглядом несостоявшегося убийцы, крохотная чужая квартирка,
заваленная барахлом, темная комнатка с голым замерзшим тополем за давно не
мытым стеклом и сознание того, что он совершил непоправимое, страшное. И все
родное и хорошее, что было когда-то, теперь… не его!
– Димочка, ты мне надоел, – заявила Ира. – Прекрати
истерику. Если не хочешь оставаться, надевай штаны, и я тебя отвезу к твоей
дуре-женушке. Только учти, что долго я этого не потерплю, хватит с меня.
Побаловались, надо и по-человечески пожить!
– Что значит по-человечески? – зачем-то спросил Лавровский.
– А то и значит. – Она швырнула в него брюками так, что они
попали прямо ему в физимономию. – Мне уже двадцать восемь, и я только один раз
замуж сходила! В девках куковать до старости неохота, а теперь я невеста с
приданым, да, Димочка? Так что ты или женись, или, милый мой, выметайся из моей
жизни навсегда. Понял, солнышко? Или еще раз объяснить?
– Ира! Я… не могу. Я должен с Хохловым…
– Вот с Хохловым ты как раз ничего и не должен, – сказала
она и опять посмотрела на него так, что ему захотелось, как маленькому, втянуть
голову в плечи. – Муженек, светлая ему память, мне не только машину оставил и
барахло всякое! – И она пнула ногой розовый пуфик, который покатился и бесшумно
стукнулся о кровать. – Он же в бандитах ходил, Витюся мой! У меня, солнышко,
связи есть всякие разные, хорошие! Так что ты учти это на будущее, когда к
своему другу каяться пойдешь! Сто раз подумай, Димочка, а потом иди. А то,
неровен час, случиться что-нибудь может, не с тобой, так с детьми.
Лавровский заплакал:
– Ира!!
– Ты едешь или не едешь? И подумай, подумай, Димочка! Я же
тебя не заставляю на мне жениться! Но тогда придется отступные платить! Ты мне
заплатишь, Димочка?
И она снова присела рядом с ним, прижалась щекой к голому
холодному плечу и слегка пощекотала под ребрами.
Да. Не повезло. Не мужик, а так, ерунда какая-то, тряпка и
тюфяк. Хотя все равно, свою роль он сыграл и все, что нужно, проделал как
миленький. Теперь следует подумать, что с ним дальше делать, не держать же на
самом деле при себе! А то он вон в какой истерике, еще дел натворит!.. Не-ет,
надо избавиться от него, и побыстрее, и поаккуратней, желательно так, чтобы он
сам под электричку прыгнул, и…
… и тут он услышал, как в кармане у него зазвонил мобильный,
но отвечать ему было некогда. Он несся на вопли, которые все продолжались, как
будто из-под земли.
Под стеной дома копошилась какая-то тень, и подвальная
дверца была открыта, а больше ничего не видно.
– Пошла!! – закричали истошно. – Пошла отсюда! Ну!! Ну!!
Хохлов затормозил на асфальте, опять чуть не упал,
перепрыгнул низкий заборчик и побежал к подвалу. В это время открылась
подъездная дверь и показалась Ольга в белой шубе.
– Стой там! – крикнул Хохлов. – Не подходи!
– Вон!!! – визжали из подвала. – Вон пошла!! Пошла!!
Тут он сообразил, что никто никого не убивает. Кричит
громко, но не убивает.
Ему стало жарко на почти тридцатиградусном морозе, и он
откинул капюшон. Глубоко вздохнул, зажег фонарь и посветил:
– Что случилось?
– Кто там?!
В луч фонаря попался пуховой платок и шапка пирожком, и он
понял, что истошным голосом кричала в подвале его недавняя знакомая,
домоуправша Валентина Петровна.
– Что случилось? – повторил Хохлов. – Вы что? Упали? Вам
помочь?
– Сынок, – плачущим голосом сказала домоуправша, – вот
хотела дверь проверить, а она отперта! Хакимка-подлец недосмотрел! Я вошла, а
тут пакость эта! Беги, сынок, за Хакимкой, он у охранника в будке телевизор
глядит!
Хохлов ничего не понял.
– Какая пакость? Вы живы? Или вам «Скорую» вызвать?!
– Митя, что там случилось? – издалека тревожным голосом
спросила Ольга. – Тебе помочь?
– Да забралась она сюда и родила, видать! Давай, сынок, беги
за Хакимкой, чтоб он ее удавил! Я сама не сумею!..
– Кто родил?! – заорал Хохлов. – Кого удавил?!
Он шагнул в подвал, опять споткнулся – ну что за день
сегодня такой, все он спотыкается! – и налетел на Валентину Петровну.
– Ты гляди, куда прешь, сынок! Или… может, ты сам? У тебя табельное
оружие есть?
– Чего-о?
И тут наконец он понял в чем дело.
Под трубой на полу лежала собака, показавшаяся в свете
фонаря огромной и очень лохматой. Почему-то она не рычала и не скулила, а,
подняв громадную башку, следила за Валентиной Петровной и Хохловым. У нее под
животом копошилось и попискивало мелкое и круглое.
– Голыми руками ее не возьмешь, – скороговоркой объясняла
Валентина Петровна. – Не дастся! Хакимка-подлец дверь не запер! А она тута и
родила, сука проклятая! Ты бы пристрелил ее, сынок, только дай я выберусь, а то
уши полопаются. Есть у тебя вооружение-то? А сосунков вон в снег покидать. К
утру замерзнут, и вся недолга!
Хохлов повернулся и посветил ей в лицо, как светят
спецагенты в кино во время своих спецопераций. Она поправляла платок и шапочку
пирожком. Варежку она сняла, и у нее была узловатая рука человека, который всю
жизнь много и тяжело работал.
Самая обыкновенная – вот в чем штука. Самая обыкновенная
пожилая тетушка, которая ревностно относится к своей работе и любит внуков.
