– Это точно, – охотно согласилась домуправша. – Я, бывало,
иду с завода, и мне уж сто раз скажут, что Светочка, дочку мою так звать, со
школы пришла и на каток побежала!..
– Спасибо вам, Валентина Петровна, – сказал Хохлов
проникновенно. – Я еще тут посмотрю, а вы, если что увидите подозрительное,
сразу в милицию звоните! По ноль-два.
– Да уж знаю, знаю! Сто раз говорено!
Она еще постояла на тротуаре, потом выразительно вздохнула,
глядя на черное пятно на снегу, и медленно пошла вдоль дома. Хохлов проводил ее
взглядом, потом вынырнул из-за ленточек и обежал сугробы.
Сломанные ветки торчали из примятого сугроба. Хохлов присел
и вгляделся внимательно и даже фонарем посветил. Если драка была у подъезда –
та самая, которую видела соседка со своей таксой, – почему кусты сломаны со
стороны асфальтовой дорожки?
Он еще посветил, а потом поднялся и посмотрел вдоль дома.
Отсюда уже была видна стоянка – не вся, а несколько машин, ночевавших ближе к
металлической решетке забора. Асфальт был расчищен до самой стоянки, и с левой
стороны снег лежал идеально ровным сугробиком. Видно, снегоочистительная машина
дворника Хакима бросала снег именно на левую сторону. Хохлов немного прошел в
сторону стоянки. Снега было много, гораздо выше, чем по колено, но до самой
стоянки в нем не было никаких следов – ни детских, ни собачьих. Хохлов еще
посветил и посмотрел. Нет следов!
Тогда почему кусты сломаны?..
Он поспешно вернулся к полосатым ленточкам, трепетавшим на
ветру. Так и есть. Здесь сугробик был примят и кусты поломаны. Кто-то зачем-то
лез через них на асфальтовую дорожку, хотя с другой стороны, у подъезда, было
расчищено и освещено.
Если бы здесь лазили ребятишки, бдительная Валентина
Петровна давно заметила бы поломанные кусты, а она заметила их только сегодня
утром. Из этого следует, что кто-то лез через сугроб именно вчерашней ночью,
когда убили Кузю.
Кто?.. Зачем?..
Хохлов задрал голову и посмотрел вверх, на торцевую стену
дома. Капюшон упал, и уши от мороза моментально съежились, будто в трубочку
свернулись. Он вернул капюшон на место.
Нужно научиться думать, абстрагируясь от эмоций и
накопленных прежде знаний, говаривал Виктор Ильич Авербах. Только тогда у вас
есть шанс понять, способны ли вы думать самостоятельно, или все, что вы
принимаете за свои мысли, – суть чужие идеи, которые вам хочется выдать за
свои.
Хохлов попытался абстрагироваться.
Он снова присел на корточки и снова зажег свой фонарик, но
на асфальтовой дорожке не было никаких следов, по которым можно было бы
заключить, что в ночь убийства здесь проходил кассир Сидоров, женатый вторым
браком, имеющий старшую девочку и младшего мальчика, страдающий хроническим
ревматизмом и вазомоторным ринитом, страстный рыболов, читающий газету «Труд» и
выращивающий на даче особый сорт баклажанов!..
Ну, никак невозможно было заключить ничего подобного!
Хохлов еще порылся в снегу, чувствуя, как замерзают пальцы,
и вдруг в луче фонаря что-то блеснуло. Он потянулся и вытащил зажигалку. Самую
обыкновенную пластмассовую зажигалку с колесиком и надписью черными буковками.
Хохлов поднес фонарик, чтобы ее прочитать. «Городское такси» вот что там было
написано. В прозрачном пластмассовом тельце болтался газ, довольно много. Вряд
ли зажигалку кто-то выбросил, скорее всего, просто уронил.
Уронил как раз в том месте, где кусты были сломаны и снег
примят.
Хохлов сунул зажигалку в карман, намереваясь еще поискать
«улики и вещественные доказательства», но истошный крик вдруг разорвал морозную
тишину засыпающего двора. Крик был настолько душераздирающий, что Хохлов вскочил,
позабыв, что именно должен был искать, фонарик у него погас, он побежал за
угол, поскользнулся, чуть не упал, выскочил к подъезду и…
– …и дальше что? – спросила Ира в трубке скользким голосом,
но Лавровский уже давно знал все оттенки ее голоса и понимал – она ломается.
– И Хохлов нас всех отпустил!.. У меня теперь до вечера
время есть. Давай встретимся, а?
Ира надолго замолчала.
Лавровский, держа трубку плечом и сунув руки в карманы,
перепрыгивал с ноги на ногу, сильно мерз. Машины у него не было, за рулем его
«укачивало», так он объяснял друзьям, и передвигался он так, как и
предназначено людям самой природой – на своих двоих и еще на электричках,
маршрутках и автобусах.
– Н-ну… не знаю, – протянула Ира. – Мы с девчонками
собирались пойти в кафе… Не знаю!
Это означало, что он должен немедленно пригласить ее в кафе,
а ему не хотелось, ах, как не хотелось. Город маленький, все на виду, еще
ляпнет кто-нибудь Светке, что он среди бела дня с дамой в кафе столовался,
выйдет история!
– Ир, ну зачем нам в кафе, а? – забормотал он, ненавидя себя
за то, что как будто навязывается, канючит. – Ну, поедем к тебе! Ты ж
понимаешь, что я не могу!
– Не можешь и не надо! – весело сказала Ира. – Езжай себе
домой, к детишкам, к супруге, а я с девчонками! У нас такое кафе открыли! Все,
кто был, говорят – прямо по высшему разряду! Называется «Ритц».
Лавровский засмеялся.
– А чего смешного? – вскинулась Ира. – Ну, «Ритц», и что?
Красивое название такое!
– Да ничего, – сказал Лавровский и перестал перепрыгивать с
ноги на ногу. – «Ритц» – самый дорогой отель города Лондона. В городе Лондоне в
этот отель на пятичасовой чай можно попасть только по предварительной записи и
только в соответствующем костюме. В твой «Ритц» тоже нужно сначала
записываться?
Ледяное молчание было ему ответом, и с тоской и ужасом в
который раз он подумал, что попался. Наконец-то он попался так, как не
попадался никогда, и это ему наказание за все грехи.
Как видно, их было немало, потому что наказание
воспоследовало суровое.
…Почему у него не получилось?! Почему у него ничего не
вышло-то?! Из-за того, что так и не смог заработать денег? Но ведь Ольга
Пилюгина много лет любила Димона… просто так. Просто так, без всяких денег! Она
уже начала свое «мелкое и среднее предпринимательство», а Пилюгин все еще сидел
в НИИ и заколачивал восемьдесят долларов в месяц и наотрез отказывался уходить,
потому что считал, что смыслит только в науке! Она моталась в Москву, на
швейной машинке шила первые заказы, а он все сидел и сидел в НИИ, а когда ушел,
было уже поздно. Все теплые места давно были разобраны «своими», потому что к
тому времени уже появились новые «свои», и Димон в бизнесе зарабатывал тоже
мало, как все клерки средней руки, а Ольга все равно его любила!
Почему же он, Лавровский, не смог жить так просто и ясно,
как живет Димон Пилюгин? С такой бесстрашной и искренней верой в то, что все
будет хорошо?!
