Ему жалко Кузю, жалко своих денег, страшно за Димона,
который вполне мог его убить, но если это так, значит…
…значит, весь мир устроен совсем по-другому. Не так, как это
себе представлял Хохлов до того, как все случилось! Это значит, что все люди,
даже самые близкие, на самом деле волки, и он просто не видит их оскаленных
хищных пастей, прикрытых привычной овечьей шкуркой! Впрочем, у людей нет
никакой овечьей шкурки, что за глупость! Они просто люди, и, вполне возможно,
их испортил квартирный вопрос, но Хохлову всегда казалось, что к его окружению
это не имеет отношения. Они особенные. Они не такие, как все. Они точно знают,
что нужно делать, чтобы крепко дружить, не предавать, не подличать!..
…значит, он ошибался?! Значит, он неадекватно оценивает мир
вокруг?! Может, он душевнобольной?!
– Митя! О чем ты думаешь?.. Я у тебя в третий раз спрашиваю
про Кузиных родственников!
Хохлов очнулся и посмотрел на Ольгу:
– Я не знаю никаких родственников. Знаю только брата,
Максима. Помнишь его?
– Почти нет. Он же… намного младше?
– Лет на десять, по-моему. Кузя его несколько раз приводил в
нашу компанию, а потом перестал. Он, кажется, институт так и не закончил,
женился, и… в общем, нет, я не знаю. А что?
– Да ничего, – сердито сказала Ольга. – В детективах всегда
пишут, что нужно искать того, кому была выгодна Кузина смерть. Может,
родственникам?
– Зачем родственникам его смерть? – осведомился Хохлов. –
Чтобы завладеть его комнатой в общежитии?
Ольга пожала плечами.
– Все равно придется звонить этому самому Максиму, – мрачно
заявил Хохлов. – По-моему, мать у них умерла давно, а впереди Кузины похороны и
все такое…
Предстоящие тяжкие и унылые дела словно придавили их, и это
было так страшно, так невероятно, так больно!.. Никогда ни один из них не
думал, что придется хоронить другого. Смерть была еще так далека от них, и им
некогда было про нее думать, а она оказалась совсем рядом, за углом дома, и ее
присутствие теперь чувствовалось во всем – кухня не была больше веселой и
легкой, у Ольги стало старушечье лицо, а сам Хохлов мается и не знает, как ему
жить дальше.
Он не знает, как жить, именно потому, что смерть подошла так
близко.
– Пойду я посмотрю на… то место, – сказал Хохлов и поднялся
из-за стола, в первый раз в жизни не доев бутерброд с «Докторской» колбасой.
– Темно на улице, как ты будешь смотреть!
– Очень хорошо, что темно, – отрезал Хохлов. – Значит, во
дворе никого нет, а я… фонариком посвечу.
Недоеденный бутерброд он взял с собой, и, когда Ольга
спросила зачем, он ответил, что оставит его у подъезда для какой-нибудь собаки
или кота. Привычка никогда не выбрасывать еду сохранилась из детства, как будто
Хохлов был блокадник! Он не был блокадником, но ему слишком отчетливо
помнилось, как штурмом брали продовольственные магазины, как не было ничего,
кроме сосисок, которые казались верхом гурманства, как мать притаскивала сумки,
по нескольку часов отстояв в очередях. И еще ему помнилась история, как он сам
стоял за пельменями. Это было году, наверное, в восемьдесят девятом. Он вышел
из автобуса и зашел в «Молочный», так назывался магазин рядом с остановкой. Он
знал, что дома ничего нет, кроме картофельной запеканки, но она была с луком и
без мяса, а ему хотелось именно мяса. В «Молочном» волновалась и переживала
очередь, пока еще не слишком большая. По очереди носился слух, что сейчас будут
давать пельмени, по две пачки в одни руки, и студенту Хохлову так захотелось
пельменей, очень горячих и очень большую миску! Он встал в очередь, стоял
долго, а пельмени все еще не начинали «давать». Очередь все нарастала и уже не
помещалась в магазине, выпирала на улицу, и продавщицы покрикивали на
покупателей, чтобы те стояли смирно. Потом стали «давать», начались свалка и
ажиотаж, но предприимчивый Хохлов успел добежать до телефона-автомата и
позвонить матери, которая работала поблизости. Мать протолкалась к нему, и они
отхватили целых четыре пачки, немного помятые, но все равно чудесные, холодные,
увесистые, с нарисованной красной деревянной ложкой!
С тех пор он никогда и нигде не оставлял еду. Даже в
ресторане.
Пока он надевал куртку, Ольга стояла в коридоре, сложив на
груди руки, и смотрела на него.
– Я сейчас, – пообещал Хохлов и выскочил из квартиры.
…что он станет искать?! Как?! На что именно он будет
смотреть? На Кузину кровь на снегу?!
В машине у него был фонарик, и он достал его и нажал
кнопочку, но фонарик не загорелся – замерз, и Хохлов сунул его за пазуху куртки
«суперагента», и пошел вдоль дома, оглядываясь по сторонам и чувствуя себя
преступником.
На улице никого не было, только мороз скрипел и уличный
фонарь заливал двор синим неверным светом.
Значит, камеры у нас вдоль забора, а возле подъездов никаких
камер нет. Охраннику видны только забор и часть территории, а фасада дома
совсем не видно, кроме того, охранник мог спать, время-то уже позднее было!
Но все равно с ним нужно будет поговорить. Обязательно
поговорить.
Стоянка находится с другой стороны дома, и мало надежды на
то, что в тот момент кто-то уезжал или приезжал. Со стоянки не видно подъездов.
Нужно еще обязательно найти соседку, которая видела, как
дрались Пилюгин и Кузмин, и спросить у нее, что было на самом деле! Только как
ее найти? В милицию позвонить и спросить номер ее квартиры и телефон?!
Хохлов дошел до угла, до полосатых лент, протянутых между
тоненькими, только по весне посаженными деревцами.
В прошлом апреле был субботник – почти что ленинский, почти
коммунистический, – и все соседи, их друзья и родственники сажали деревья, мели
асфальт и жгли прошлогодние листья. Дети носились, собаки лаяли, было весело,
небо чистое, и весна еще только началась, и пахло хорошо – свежевскопанной
землей и помытым асфальтом. А потом жарили шашлыки под тентом, пили пиво и вели
приятные разговоры, и дым стлался по земле, и тент щелкал под ветром!
Хохлов тоже тогда сажал, старательно копал яму, таскал воду,
поливал, притаптывал и чувствовал себя настоящим мужчиной, который должен… что
там он должен? Дерево, дом и сына так, кажется?
Теперь, ежась от мороза в никудышней своей курточке, он шел
по расчищенному асфальту и думал о том, какая раньше была прекрасная жизнь!..
Когда Ольга привезла его к своему дому, было еще светло, и
он специально старался не смотреть туда, за ленточки, а теперь ему предстояло
найти там нечто такое, что убедило бы ментов в том, что Димон ни при чем!
По крайней мере, Хохлову именно так представлялась
поставленная задача.
