Ничего не было видно, и Степка подумал со смешанным
сожалением и облегчением, что ему не придется увидеть самый настоящий труп!
У матери было напряженное и строгое лицо, и она шла очень
быстро, так что Растрепка не успевал переставлять ноги, обутые в крохотные
унты, и ему приходилось время от времени подъезжать и переходить на бег.
– Мам, – сказал Степка укоризненным басом. – Что ты его
тащишь, он не успевает!
Но мать не ответила, хотя это было на нее не похоже, и
Степка отнес ее молчание к тому, что она расстроена из-за своего друга Кузи.
Хотя так и непонятно, до смерти его убили или не до смерти, трупа-то за
полосатыми ленточками нет!
Они почти миновали ограждение, и за воротами уже показалась
дедова машина, когда один из тех, посвященных и причастных, что бродили и
ковырялись в снегу, вдруг вытащил из сугроба какой-то предмет и, держа его на
весу двумя пальцами, стал сдувать с него снег.
Степка ни за что не узнал бы предмет, если бы Растрепка не
пришел в полный восторг.
Он пришел в полный восторг, вырвал у Ольги ладошку, побежал,
поднырнул под ленточки и сказал, улыбаясь во весь рот и немилосердно картавя:
– А вы нашу пепельницу нашли!..
В руках у незнакомого человека, в недоумении смотревшего на
Растрепку, была каменная русалка, в которую Хохлов вчера стряхивал пепел, и те,
другие, что ковырялись в снегу за заграждением, повернули головы и уставились
на Ольгу и Степку, и вся толпа повернулась в их сторону, и тот, что держал
обледенелую русалку, присел перед Растрепкой на корточки, и…
…и Хохлов лихо зарулил под березку, радуясь тому, что
приехал так рано и во дворе много свободных мест.
Слава богу, хоть чему-то можно порадоваться за весь длинный,
морозный, черный день!..
Машина оказалась под самыми окнами, таким образом, появилась
твердая надежда на то, что местные бомжи не открутят зеркала и не оторвут
«дворники». Московские бомжи, насколько Хохлову было известно, этим нехитрым
промыслом уже не занимались, а у них, в так называемом «тихом пригороде», –
вовсю промышляли.
В случае чего выскочу, надаю по мозгам, решил Хохлов мрачно.
В подъезде, оснащенном кодовым замком, было холодно и влажно
и как-то неуютно, и он в сотый раз сказал себе, что давно нужно было поменять
квартиру, купить что-нибудь поприличней, в более «престижном» районе.
В их городке тоже есть свои «престижные» и «непрестижные»
районы.
К «непрестижным» относились унылые хрущевские поселения
вокруг небольшого заводика и двух научных институтов. В одном из них Хохлов
проходил студенческую практику и знал, что институт именуется «почтовым ящиком»
и занимается «секретными разработками», а что именно производит заводик, он
никогда не подозревал. В хрущевских поселениях водились самые отпетые бандиты,
самые горькие пьяницы, самые многодетные семьи и самые неудачливые инженеры,
которые так и не смогли отстоять свое законное право и выбить из начальства
квартирку получше.
Микрорайон назывался почему-то Романовка, хотя ни о каких
Романовых или романах там никто отродясь не слышал. Говорили, что так
называлась деревня, на месте которой потом построились «хрущобы», так ли это
было – неизвестно.
Дружить с выходцами из Романовки считалось делом опасным, и
с припозднившихся с электрички граждан там до сей поры сдергивают шапки.
«Престижным» считался район возле скверика, где жила их
старая подруга Родионовна и где унылые хрущевские пятиэтажки чередовались с
помпезными сталинскими домами, построенными в пятидесятых для ученых. Дома
считались хорошими, хотя в них то и дело прорывало отопление и почти не текла
горячая вода, ибо после кончины «отца народов» прошло уж больше чем полвека, и
за эти полвека их ремонтом отродясь никто не занимался. Пьяненькие сантехники,
в духе журнала «Фитиль», гремели советскими фибровыми чемоданчиками, смолили
вонючие самокрутки и говорили жильцам, что «льеть кипяток, туды ее в качель, а
как ему не лить, когда трубы – решето, того гляди из унитазов попрет!». Жильцы
пугались и как приговора ждали, когда «попрет» из унитазов, и писали жалобы в
мэрию, а оттуда отвечали, что на ремонт «нет бюджета».
Еще был престижный район на самой окраине – там строили
кирпичные коттеджи и опрятные невысокие домики, этажей в шесть, и там была
«инфраструктура», то есть свои сантехники с мобильными телефонами, своя помойка
и свой магазин, но зато вокруг простирались свекловичные поля и пустырь до
самой Москвы-реки, и Хохлов не хотел туда переезжать, предпочитал жить в
центре.
Он купил квартиру неподалеку все от того же скверика с
Циолковским, сделал в ней евроремонт, то есть побелил все стены и на пол
настелил ковролин, и в первый же месяц его залил верхний жилец, глухой
интеллигентный дедок, доктор наук, учитель и наставник Виктора Ильича Авербаха.
Дедок открыл в ванной воду, чтобы набралась, ибо вода из труб не шла, а
«сикала», как выражалась мать, и уселся смотреть программу «Время». Что-то в
этой самой программе взволновало его до глубины души, и про ванну он позабыл, а
вода все «сикала», и «насикала» целую ванну, и перелилась, и затопила Хохлова.
Стены и потолки стали серыми, ковролин вздулся, потемнел и пошел фиолетовой
химической плесенью, и Хохлов решил, что наплевать, затевать новый ремонт он ни
за что не станет.
Галчонок добавила в его «берлогу» неповторимый штрих –
разбросала везде свои вещи, которые Хохлов называл литературно «разными
капотами», а не литературно так, что и повторить невозможно, и разложила книги
по информатике, чтобы Хохлов не забывал о том, что она не просто домашняя
хозяйка, но еще и студентка – видите, учится, вот и книжки кругом разбросаны,
все как у настоящих студентов!..
Он приехал рано, Галчонка не было дома.
Не иначе к мамаше побежала или к недавно родившей подруге
Тане. Вдвоем с подругой они рассматривали младенца и обменивались
бессмысленными замечаниями о его, младенцевой, попе – одной казалось, что попа
«пошла прыщами», а другая считала, что это не «прыщи, а аллергия». Бабушка с
одной стороны утверждала, что это от памперсов, и младенца «переводили» в
пеленки, а бабушка с другой стороны утверждала, что это от грудного молока, и
тогда Таню «переводили» на другой рацион. Мамаша Галчонка считала, что это от
экологии, потому что самолеты летают над городом и распыляют то, что она
называла «рецепелентом», видимо, объединяя «репеллент» и «рецептор» – ни тот ни
другой не имели никакого отношения к делу! – и от этого совершенно нет зимы и у
всех повально прыщи на разных местах, а тетя Галчонка считала: это от того, что
во время беременности Таня пила витамины, а нынче витамины – чистая химия, вот
младенец и страдает.
Хохлов был в курсе всей этой объединенной женской
вакханалии, сочувствовал младенцу и был уверен, что у него, послушай он эти
разговоры, сделалось бы воспаление мозга.
