Где у них свет зажигается, слева или справа? Забыл! Станет
искать, еще свалит чего-нибудь, всех перебудит! Вроде слева. Или нет, справа!
Это когда заходишь в квартиру, то слева, а если с этой стороны…
– Митяй?! – Шепот был громкий, театральный такой шепот.
– Не ори.
– Я не ору! А ты гулять, что ли, собрался?!
– Свет слева или справа? – спросил Хохлов, и Пилюгин подошел
и зажег свет.
– Ты чего, лунатик, Хохлов?!
– Мне сейчас менты позвонили. – Он быстро обувался и на
Пилюгина не смотрел, а зря. При слове «менты» генеральный менеджер научного
отделения как-то странно и театрально подался назад, налетел на вазу, та
зашаталась, загремела, и они оба с двух сторон кинулись и подхватили ее, чтобы
не упала.
– Ты чего, Димон?
– А что… случилось?
– Говорят, контору мою… того… Грабанули.
– Как?!
– Да откуда я знаю – как?! Короче, я поехал.
Пилюгин смотрел растерянно, словно ждал известий о начале
третьей мировой войны, а оказалось, что разведка ошиблась и грядет не третья
мировая, а митинг пенсионеров в защиту коммунистов Монголии.
– Подожди, – сказал он после некоторой паузы и помотал головой,
будто стряхивая наваждение, – я с тобой. Мне только одеться нужно.
– Ничего тебе не нужно. Иди, ложись.
– Митяй, я с тобой.
– Да не надо мне твоих геройств! – сказал Хохлов сердитым
шепотом. – Ехать две минуты, машина под окном, ничего со мной не случится!
Давай, все, пока, Димон!
Он одернул курточку «суперагента», тщательно обмотал шею
клетчатым шарфом, натянул перчатки, заправил их под манжеты и только после
этого вышел за дверь.
В подъезде было непривычно холодно, и чувствовалось, что за
кирпичными стенами – Великая Стужа. Хохлов заранее поежился и натянул на голову
капюшон, и все равно мороз, вломившийся с улицы в дверной проем, дохнул в лицо,
пробрал до костей.
– У-ух! – проревел Хохлов и щелкнул зубами.
Кожа на лице затвердела, и скальп, кажется, затвердел тоже.
Курточка зашуршала, как бумажная, – промерзла моментально и насквозь. То, что
было ниже курточки, привычно и болезненно задеревенело. Хохлов сначала быстро
шел, а потом побежал к своей машине, но бежать было тяжело – мороз не давал дышать,
Хохлов закрыл перчаткой рот и нос и вновь перешел на шаг.
Грядет второй Ледниковый период. Динозавры и прочие, кто не
сумеет приспособиться, вымрут, и им на смену придут более совершенные существа.
Про себя Хохлов знал, что точно вымрет, особенно если в ближайшее время не
сменит курточку на бараний тулуп или медвежью доху. Что там у нас думают
защитники природы относительно тулупов и шуб? Каким таким синтетическим мехом
можно прикрыть замерзающее тело, когда мороз тридцать градусов держится уже полтора
месяца, и вечная мерзлота воцарилась вокруг – промерзли асфальт, земля, стены
домов?! Когда изобретут искусственный мех, который будет греть, как настоящий,
и сколько на его изобретение пойдет так называемых «технологических усилий»?!
То есть сколько нужно будет света, тепла, электричества – суть нефти, газа и
воды?! И как именно станет работать химический завод, производящий этот самый
греющий искусственный полимер, и как именно этот завод станет загрязнять
окружающую среду, какую воду он начнет сливать в очередное озеро Байкал и какой
дым выпускать в атмосферу?!
Профессор Авербах Виктор Ильич, когда-то преподававший у них
в аспирантуре газодинамику, любил повторять, что величие человеческого разума
подчас заключается вовсе не в том, чтобы сделать сумасшедшее научное открытие,
а в том, чтобы вовремя остановиться и никакого открытия вовсе не делать, если
последствия его туманны и непонятно, как оно повлияет на дальнейшую жизнь всего
прогрессивного человечества.
Правда, добавлял Виктор Ильич, справедливости ради нужно
заметить, что история не знает таких примеров. Любопытство всегда оказывается
сильнее здравого смысла, и осознание того, что ответ на вопрос вот-вот будет
найден, полностью затмевает осознание чудовищности самого вопроса.
Кое-как, не с первой попытки, Хохлов вставил ключ в замок и
потянул дверь на себя, и конечно, она не открылась, потому что примерзла, и он
стал дергать ее и потряхивать, очень осторожно, чтобы не оторвать ручку. С ним
уже была такая история, и пока на сервисе ручку не приделали обратно, он влезал
в джип через багажную дверь. Наверное, с неделю так лазал. У дома на него никто
не обращал внимания, а вот у конторы, когда он появлялся из багажника, сдавая
задом и нащупывая ботинком землю, все сотрудники радовались и даже специально
выходили посмотреть, как начальник «дает гастроли», и приводили своих знакомых.
А что он станет делать, если машина не заведется?.. Вот что
делать? Пешком не дойти – замерзнешь, как Скотт во льдах Антарктики, в
четырехстах метрах от человеческого жилья!
А ничего я тогда не стану делать, решил Хохлов и повернул в
зажигании ключ. Не поеду, и все. Вернусь к Пилюгиным досыпать. Там тепло,
одеяло громадное, как парашют, и уютное, как плюшевый мишка, и наплевать мне на
все, красть в конторе особо нечего!..
Машина завелась – умница, хоть и старушка! И в тот момент,
когда двигатель вдруг закашлялся, а потом все-таки заурчал, утробно, устойчиво,
он вспомнил.
Вспомнил, и пот прошиб его, несмотря на мороз.
В сейфе лежат деньги, целая куча. Как он мог про них позабыть?!
Третьего дня он оставил в сейфе сто тысяч североамериканских
долларов в толстеньких, упитанных пачках, перетянутых банковскими резинками. Он
оставил их в офисе, потому что банк, в котором обслуживались Хохлов и его
контора, был в Москве, а в столицу, хоть до нее всего двадцать три километра,
он наведывался не каждый день.
Целый пакет денег, господи Иисусе!.. На пакете нарисованы
синие розы и лиловые ромашки, а внутри – сто тысяч долларов!
Хохлов нажал на газ и, поминутно оглядываясь, стал подавать
назад, ничего не видя сквозь замерзшее стекло.
«Если украли деньги…» – начал было думать Хохлов и до конца
недодумал. У него наступал короткий мозговой паралич, как только он представлял
себе, что денег в сейфе нет. Украли.
Он выехал на пустую улицу с желтым пятном света
единственного фонаря и нажал на газ. Снег под фонарем лежал белой плотной
неживой массой, не искрился и не играл, должно быть, от мороза.
Городок спал – в столичных пригородах спать ложатся рано и
спят крепко, потому что нет в них ночных клубов, казино и открытых до утра
дансингов. Только залы игровых автоматов, призывно сияющие солнцами, молниями и
«зигзагами удачи», но у жителей денежек, как правило, не слишком много, и они
спускают их менее охотно, чем в столице.
