Добровольский проворно шарил по полкам и столам, Олимпиада
не сводила с него глаз.
– Что-то должно было тут остаться, какие-то записи, адреса,
хоть что-нибудь!
– Что?!
– Ну, хотя бы денежные расчеты. Он должен был получать за
свои услуги очень много денег. Я хочу знать, где эти деньги. Там должны быть
записи или хоть что-то!
– Наверное, в сейфе.
– Наверное.
Где– то очень далеко лаяла собака, и Олимпиада подумала, что
к Парамоновой кто-то пришел.
– Утром в ту субботу в его квартире разговаривали, я сам это
слышал. Парамоновы сказали, что разговаривать никто не мог, потому что к нему
никто не приходил. Как видно, приходил! И этот кто-то знал про лабораторию,
взрывчатку и знал, как заминировать человека, а это не слишком просто!
– Не просто? – переспросила Олимпиада. Добровольский мельком
глянул на нее. Он сидел на корточках перед сейфом и копался в своей сумочке,
похожей на косметичку, которую принес с собой.
Олимпиада несколько секунд смотрела ему в глаза, а потом
сказала:
– Мы должны позвонить в милицию.
– Нет. Не должны.
– Как?!
– Мы не сможем объяснить своего присутствия в этой квартире.
Я не хочу давать… ложные показания, а в этом случае придется.
– Но мы должны!
– Я найду способ известить власти, – сухо сказал
Добровольский. – Но не сию секунду.
Собака перестала лаять, видно, Парамонова ее успокоила.
– Павел, у нас, в Москве… то и дело происходят взрывы. На
Садовом кольце даже щиты развесили – ваш звонок свяжет террористам руки!' – Ты
хочешь связать руки террористам?
– Да! – громко заявила Олимпиада. – Да, хочу!
– Даже если закон в данном случае будет не на твоей стороне?
– Почему не на моей?! Что ты придумал?!
– Я ничего не придумал. Я совершенно точно знаю, что тебя
тут же арестуют за… соучастие или причастность, я не помню толком, как это
называется по-русски. Ты очень подозрительно себя ведешь. Ты забираешься в
чужие опечатанные квартиры, находишь в них взрывчатку, а потом сообщаешь в
полицию, которая при осмотре помещения ничего такого не нашла! Я вообще очень
удивлен, что тебя не задержали в самый первый раз, когда слесарь оказался возле
твоей квартиры!
Олимпиада сжала кулаки. Она не желала его слушать. Он
говорил ужасные и несправедливые вещи, да еще так, как будто она и вправду была
в чем-то замешана. Но он же знает, что это не так!
Она только открыла рот и собралась сказать что-то такое, что
навсегда сбило бы его с этого невозможного, уничижительного тона, но он не дал
ей произнести ни слова.
– Не мешай мне, – приказал он. – Я должен разобраться сам, а
я пока ничего не понимаю! Кроме того, боюсь, что дело будет очень затруднено,
если в него вмешаются русские власти.
– Да кто ты такой, чтобы разбираться?! Или ты думаешь, что
если у тебя дипломатический паспорт…
– Я комиссар швейцарской финансовой полиции, – сказал он
так, словно сообщал, что он экскурсовод в краеведческом музее. – Я хочу знать,
с чем связаны все эти необъяснимые вещи, которые происходят вокруг меня.
– Кто?! – пронзительно переспросила Олимпиада. – Кто ты?!
Добровольский не стал повторять. Сейфовый замок в данный
момент интересовал его гораздо больше, чем Олимпиада. К счастью, он был прост,
и открыть его не составляло никакого труда.
Замок щелкнул, открылся, и оказалось, что в сейфе почти
ничего нет. Добровольский вытащил на свет довольно худосочную пачечку евро, еще
одну, потолще, долларов, записную книжку и проколотый дыроколом паспорт
советских времен на имя Племянникова Георгия Николаевича.
– Негусто.
– А что ты ожидал найти? – язвительно спросила Олимпиада,
которая все еще никак не могла прийти в себя после известия о том, что он
международный Шерлок Холмс. – Явки, пароли, чужие дачи?
– Почему дачи?
– Потому что это песня такая, – буркнула Олимпиада. – Ее
поет группа «Високосный год».
– Хорошо поет? – рассеянно переспросил Добровольский.
Он пролистал записную книжку и затолкал ее в свою сумочку.
Вряд ли сейчас, с ходу он вычитает в ней нечто полезное и все объясняющее!
Придется заняться ею позже и со всем вниманием.
– Почему милиция не нашла эту комнату, Павел, а ты нашел?
– Вот ты спросила! – удивился Добровольский, аккуратно
сложил деньги в сейф, закрыл дверцу и стал опять копаться с замком. – Не нашла,
потому что не искала. Как тебе такое объяснение?
– А ты что, искал?
Он пожал плечами.
– Меня учили в правильном месте. – Замок щелкнул,
Добровольский подергал дверцу, проверяя, заперта ли, и поднялся с корточек. – Я
умею искать.
– Нам нужно уходить, пока нас здесь не застали.
Может, потому, что он так хвастался перед Олимпиадой своей
школой, а может, потому, что он был твердо уверен, что источник опасности
находится вне этого дома – вряд ли слесарь-подрывник продавал свои устройства
кому-то из соседей! – но Добровольский все пропустил.
Безошибочное чутье его подвело – словно в доказательство
того, что оно вполне может быть и ошибочным, что нет правил без исключений.
Он услышал движение за дверью только в последний момент,
когда уже ничего нельзя было поделать.
Он стоял далеко, далеко и от двери, и от Олимпиады, и увидел
только, как в проеме за ее спиной что-то мелькнуло, темное и трудноопределимое.
– Липа!
Она еще только оборачивалась, она даже не успела ни
удивиться, ни испугаться. В воздухе что-то будто коротко свистнуло, лампочка
всхлипнула, и в разные стороны брызнули осколки стекла, уже невидимые, потому
что сразу стало темно, так темно, что мозг не спохватился перенастроиться и
перед глазами моментально поплыли желтые и фиолетовые круги.
Добровольский больше не видел Олимпиаду и только услышал
удар, показавшийся оглушительным, звук падающего тела, потом лязг – и наступила
уже такая темнота, темнее которой не бывает.
* * *
Тетя Верочка капризничала и после картошки с селедкой
захотела «вкусненького». Люсинда подумала-подумала и предложила нажарить
оладий.
Тетя Верочка поджала губы и уставилась в окно, которое уже
было законопачено на ночь железными ставнями.
