Времени совсем не оставалось, но Добровольский подошел и
посмотрел. Бумажка болталась, приклеенная только одним краем. Дверь была
приоткрыта, и за ней начиналась чернота, словно вход в преисподнюю открывался
сразу за этой щелью.
Хлопнула подъездная дверь, зазвучали громкие голоса, и нужно
было уходить, чтобы не привлечь внимания – вот когда ты вспомнил про то, что
тебе никак нельзя привлекать к себе внимание! Добровольский тихонько потянул на
себя дверь, и она подалась и стала медленно приоткрываться, и тут он так
струсил, что даже самому стало стыдно.
Утешая себя тем, что туда, за дверь, ему все равно никак
нельзя, потому что голоса звучали все громче, и какая-то женщина, должно быть,
жена Парамонова, громко и с подвываниями рыдала, и мужской голос пытался ее
перекричать, а женские голоса – успокоить, Добровольский ринулся по ступенькам
вниз, нашарил ключи от своей квартиры и приготовился войти.
У двери сидел Василий и, увидев обретенного хозяина, мяукнул
вопросительно. Зеленый хвост метнулся из стороны в сторону – Василий выражал
неудовольствие тем, что его бросили в такой сложный момент совершенно одного,
даже в дом не пустили.
Добровольский пустил его в прихожую, стремительно вошел
следом, зажег свет, выхватил из кармана телефон, нажал кнопку и сунул его
обратно в карман. Народ был уже почти на площадке, и его было много, народу.
– Здравия желаю, – сказал, заметив его, старший лейтенант
Крюков. – Давно не видались!
– Паспорта будете смотреть? – осведомился Добровольский, но
лейтенант не удостоил его ответом.
– Девушка сказала, что вы с ней были, когда этот с крыши
е…лся, упал то есть. Так?
– Так, – согласился Добровольский.
– Она сказала, что вы с ней были, а потом звонить пошли.
Вот как! Он пошел звонить! Молодец девушка с удачным именем
Олимпиада.
– У меня не было с собой телефона, он остался дома, –
любезно объяснил Добровольский. – Я попросил ее позвонить в полицию и в
«Скорую». Я сам позвонил на всякий случай еще раз.
– На какой такой случай?
– Чтобы быстрее приехали. – Проверить это невозможно – его
телефон в его собственном кармане в данную минуту звонил «куда следует», и
звонок его непременно будет зафиксирован, а больше ничего и не нужно.
– Когда это случилось?
Добровольский пожал плечами:
– Минут сорок назад.
Крюков кивнул с сомнением, будто точно знал, что все это
случилось как минимум на прошлой неделе, но уличать во лжи подозрительного
иностранца пока еще рано.
– А что вы делали на улице, когда… потерпевший упал?
– Я гулял, – признался Павел Петрович.
– С девушкой прогуливались?
– С котом.
Словно в подтверждение сказанного, на пороге показался
Василий, пришел неслышно, встал и почесал бок о косяк. Зеленый хвост извивался.
– А девушка откуда взялась?
– Я мусор выносила, – встряла Олимпиада храбро. – Мы уже к
подъезду подошли, когда снег стал падать, такие огромные глыбы. Да вы их
видели!…
– Мы видели.
– И сверху нам кто-то крикнул «осторожней!» или «отойдите!».
– Поберегись, он крикнул, – уточнил Добровольский. – Мы
зашли под козырек, и в этот момент человек… упал.
– Да ты ж мой дарагой! – вдруг закричали с лестницы, и снова
раздались рыдания. – Да ты мой бедный! Сколько раз говорила, чтоб не смел на
крышу, особенно когда выпимши, а он и в тот раз тоже, и опять!
– Успокойтесь, – заговорило сразу несколько голосов, – тише,
тише! Люся, дай ей воды! Щас, тетя Верочка, сию секундочку дам! У меня налейте,
ко мне ближе, и валокордин в холодильнике с правой стороны!
– Да не надо мне никакого валокордину, когда так оно все
вышло! Да что ж это такое делается, когда жизни никакой нет, когда в самом
расцвете…
– Господин полицейский, – вдруг спросил Добровольский, – а
вы посмотрели?… На… покойном нет проводов?
Последовала секундная пауза, после чего лейтенант выпучил
глаза и гаркнул во все горло:
– …твою мать!
Сильно топая, он ринулся вниз и закричал:
– Осторожно, мужики, он может быть заминированный!
Осторожно, кому говорят, отойдите от него все!
Безутешная вдова кинулась следом за ним, так что вертлявая
старушонка, поддерживавшая ее за локоть, сделала несколько суетливых шажочков и
чуть не упала, и обе они пропали из виду следом за лейтенантом.
Снизу неслись мат, крики, ругань, топанье ног, отдаленный
хрип милицейской рации. На площадке и на лестнице остались Олимпиада с
Люсиндой, дебелая женщина в немыслимом халате, с тюрбаном на голове, еще одна,
в валенках и серой потертой шали, и еще издерганный молодой мужчина с портфелем
наперевес. Все они поначалу смотрели вниз, в пролет, а потом, как по команде,
уставились на Добровольского.
* * *
От неожиданной неловкости Добровольский уронил зажигалку,
наклонился и стал ее искать. Дружелюбная Люсинда кинулась ему помогать, и они
довольно быстро ее нашли, и Добровольский опять уронил – ну, невозможно, когда
на тебя смотрят столько женщин сразу!
Зажигалка поскакала по ступеням, дама в шали посторонилась.
Добровольский ринулся и нагнал зажигалку, но еще долго ползал по полу, все не
мог подобрать.
– Молодой человек! – строго сказала та, что в шали, когда он
подполз слишком уж близко. – Что это вы там делаете?!
Зажав дурацкую зажигалку в руке, он выпрямился.
– Прошу прошения, – пробормотал Павел и показал свой трофей.
– Зажигалка упала.
– Господи, – громким шепотом спросила Люсинда, – это что ж
такое творится? Это как же оно так получается, а?!
– Недаром карты беду предсказывали, – сказала дебелая
женщина и поправила свой тюрбан. – И, главное, я смотрю и никак в толк не
возьму, кому беду-то? Гадала клиентке одной, и беда выпала, но не ей! А оно вон
как вышло!…
– Липа, – сказал издерганный молодой человек и странным,
умоляющим жестом прижал к себе портфель поплотнее, как младенца. – Липа, я
должен ехать!
– Олежка, ты же видишь, что тут творится!…
– Вижу, – согласился Олежка, и лицо у него сморщилось, стало
совсем детским. – Но я-то ничего не видел! Ничего!… Я должен ехать!
Олимпиада Владимировна пожала плечами:
– Ну, уезжай.
– Так они же меня не отпустят!
