Брет вспыхнул от стыда и медленно повернул голову к двери. Отец держал в руках ведро и губку. Он поставил их в углу и сел напротив сына за столик.
– Я все знаю, папа… – начал Брет, но не смог сдержать слез. Каждый раз, когда он всхлипывал, в горле у него вставал ком. – Прости меня.
– Мне жаль, что пришлось оставить тебя одного, – сказал отец и вытер слезы со щек сына. – Просто сейчас такая напряженная ситуация… Прости.
– Это ты меня прости, папа. Я не должен был пачкать стену, – глубоко вздохнув, ответил мальчик.
– Я знаю, что ты хочешь увидеть маму, сынок. – Лайем через силу улыбнулся. – Но дело в том, что она сейчас не в лучшей форме. У нее все лицо в синяках. Я подумал, что тебе не стоит видеть ее такой.
Брет вспомнил, как нашел ее без чувств на манеже. Мама смотрела на него открытым невидящим глазом.
– Скажи, папа, когда люди умирают с открытыми глазами, они видят что-нибудь?
– Она не умерла, Брет, клянусь тебе. – Лайем перевел дыхание. – Хочешь посмотреть на маму?
– Мне не разрешат.
– Мы наплюем на правила, если ты действительно этого хочешь.
Брет хлюпнул носом и вытер каплю над верхней губой. Образ матери снова вспыхнул перед глазами, и его сердце дрогнуло.
– Нет, – покачал головой он. – Я не хочу.
Отец обнял его и прижал к груди. Брет почувствовал, что постепенно успокаивается. Как приятно, когда отец так близко! Он ощущал себя в полной безопасности. Ему хотелось постоянно быть рядом с ним.
– Ну ладно, малыш. Я думаю, тебе пора приниматься за уборку. Согласись, что было бы несправедливо заставлять медсестер делать это.
Брет отстранился от отца и на дрожащих ногах направился к ведру. Он поднял губку, и грязная вода окатила его брюки почти до колен. Брет обеими руками взялся за ручку ведра и потащил его к испачканной стене. Обмакнув губку в воду, он принялся сосредоточенно стирать надпись.
Через минуту отец опустился на корточки рядом с ним и, взяв вторую губку, стал ему помогать. Когда Брет взглянул на него, он подмигнул сыну и сказал:
– Это похоже на весеннюю уборку, правда?
В обед Роза увезла детей. Лайем хотел поехать с ними, но потом все же решил остаться с Микаэлой. Выбор дался ему легко.
Он смотрел на жену, которую сестры перевернули на бок.
– Я нанял Джуди Монка, чтобы он присмотрел за твоими лошадьми. Кажется, все они идут на поправку. Даже та с ушибленной ногой, не помню, как ее зовут – Сладкая Горошина, кажется? Она ест сено через верхнюю перегородку стойла, а в остальном проблем с ней нет. Ветеринар говорит, что колики у Скотти почти прошли. Я принес тебе кое-что. – Он снял разноцветные ленточки с упаковки ароматических лепестков. – Миртл из парфюмерного салона сказала, что этот запах ты любишь. – С этими словами он взял щепотку лепестков и бросил их в стакан с водой. По палате распространился запах ванили. Затем Лайем расставил на подоконнике семейные фотографии на тот случай, если жена очнется, а никого в палате не будет, и вставил в магнитофон кассету Мадонны «Схожу с ума по тебе» – напоминание о дне их первой встречи. И наконец, достал из сумки последнюю вещь – свитер Брета. Он вырос из него уже давно. Лайем поднес шерстяную ткань к лицу и вдохнул. Если какой-нибудь запах способен пробудить жену к жизни, то это – незабываемый запах тела их малыша.
Воспоминания на цыпочках вошли в тихую комнату. Лайем вдруг вспомнил тот день, когда впервые увидел Микаэлу. Это случилось здесь, в этой больнице. Он приехал на похороны матери и нашел своего отца, великого Йэна Кэмпбелла, в плачевном состоянии, страдающего болезнью Альцгеймера. Этот недуг постепенно, методически подчинил себе его личность. Когда его жизнь оказалась под угрозой, отец позволил отвезти себя в больницу, носившую его имя. Тогда Лайем и встретился с Микаэлой. Ей было всего двадцать пять, и он никогда прежде не видел женщины прекраснее.
– Знаешь, как мне хотелось заговорить с тобой? – прошептал он тихо, склоняясь к самому ее уху. – Помнишь, ты сидела у кровати моего отца? Я тогда не осмелился подойти к тебе, только стоял в дверях и слушал, как ты говоришь с ним.
Лайем придвинул стул ближе и склонился к жене. Он взял ее руку в свою и переплел ее пальцы со своими.
– Я не могу забыть тот момент, когда ты впервые взглянула на меня. Ты видела меня и раньше, но обратила внимание только тогда, когда я сказал, что он – мой отец. Ты спросила меня, говорил ли я с отцом, и я ответил, что с ним вообще мало кто разговаривает. Ты сказала тогда, что ему нужно, чтобы я говорил с ним, потому что ему важно знать, что я люблю его и забочусь о нем. Помнишь, была весна… Ты открыла окно в его палате и принесла азалии, настоящее буйство розового цветения. Тогда я заметил печаль в твоих глазах. Неужели она была так близко? Тогда мне казалось, что я единственный, кто ее замечает, потому что считал нас солдатами одного Фронта. Ранеными, но способными передвигаться на своих двоих. Тогда я думал только об одном – как бы заставить тебя улыбнуться. Помнишь, ты говорила со мной о заботе?
Забота. Такое короткое слово. Как «любовь» или «ненависть». Только теперь Лайем впервые понял, что его отец и он сам никогда не заботились ни о ком.
– Знаешь, а ведь ты вернула его мне. Я никогда не понимал его до конца, когда он был здоров, силен и поднимался с первым лучом солнца. А вот когда он стал стар, испуган и немощен, я почувствовал, что он теперь совсем мой. Ты научила меня разговаривать с ним, и в последние недели его жизни он стал понимать, кто я, зачем здесь и что мне нужно. За день до смерти он взял мою руку и сказал, что любит меня, – впервые в жизни. Это счастье дала мне ты, Микаэла, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить тебя за это.
Лайем поднялся и склонился к спинке кровати.
– Я люблю тебя, Майк, всеми силами души. Я останусь здесь, рядом с тобой, я буду ждать тебя до конца дней, до тех пор, пока ты ко мне не вернешься. И дети тоже… Возвращайся скорее. – Его голос дрогнул. Он перевел дух и, склонившись, поцеловал ее в лоб. – Навсегда.
Он снова опустился на стул, не выпуская ее руку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Звезды по-прежнему проливают свет
На тех, кто путешествует в ночи.
Уильям Картрайт
Глава 6
В течение четырех недель Микаэла видела только кромешную тьму.
К концу первой недели Лайем и дети на собственном опыте убедились в справедливости народной мудрости по поводу того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И как бы они ни хотели, чтобы земля перестала вращаться в знак скорби, этого не происходило. День за днем их обычная, рутинная жизнь требовала своего, вырывала их из замкнутого круга скорби. Как ни удивительно, но солнце каждое утро поднималось в небе, хотя Микаэлы с ними не было, а потом в свое время заходило. День благодарения наступил и прошел, и в последнюю неделю ноября выпал снег.
