"Большой театр. Премьера оперы «Жизнь за царя».
Огонек зажигалки лизнул край листа. Бумага ровно вспыхнула и исчезла в пламени, рассыпавшись на множество черных хлопьев. Довольный Мерцалов перемешал пепел и смыл его из пепельницы тугой струей горячей воды в кухонную раковину.
«Вот это и есть тот самый третий вариант, – подумал он, – который просчитать будет почти невозможно. – От спектакля меня отделяет всего день. И чем быстрее я сделаю свое дело, тем лучше. Нужно уметь действовать решительно и быстро».
Мерцалов развернул газету и отыскал в ней расписание театральных спектаклей.
«Так и есть, – обрадовался он, – в один день балет, сегодня, на следующий – опера, это завтра. Сегодняшний балет-то мне и нужен».
С немного презрительным выражением на лице Мерцалов торопливо одевался. На этот раз он прихватил с собой нож с выкидным лезвием и черную шелковую удавку. Он обеспокоенно посмотрел на часы – нет, все нормально: до окончания спектакля у него еще оставалось время.
Вскоре Мерцалов прохаживался у Большого театра, в отдалении, но так, чтобы держать в поле зрения служебный подъезд, которым обыкновенно пользуются артисты. Время от времени дверь открывалась, входили и выходили люди. Мерцалов терпеливо ждал. Когда же до окончания спектакля оставалось совсем немного, он нашел себе более чем странное занятие.
Он завернул во двор и, остановившись напротив низкого окна первого этажа, за которым располагался какой-то безжизненный в это время дня офис, достал из кармана небольшую коробочку с косметикой. Он подвел глаза, наложил тени, накрасил ресницы. Необычное это было зрелище: сильный, мужественной внешности человек, занятый чисто женским делом. Сделав макияж, Мерцалов несколько секунд смотрелся в темное стекло, улыбаясь своему отражению, как бы примеряя на лицо разные улыбки.
Наконец остановился на немного заискивающей, хитрой улыбке, которая придала его лицу неприятное, какое-то противоестественное выражение.
«Ну вот, теперь я то, что надо, первый сорт. Наживка готова».
Мерцалов вернулся на свой наблюдательный пункт, стараясь не попадать в яркий свет фонарей. Вскоре двери служебного подъезда стали открываться и закрываться чаще. Выпорхнула стайка девушек-балерин, их сопровождали двое парней. Молодые люди, весело переговариваясь, немного постояли на углу площади и разошлись каждый в свою сторону. Мерцалов проводил балерин равнодушным взглядом.
«В другой бы раз занялся вами, девочки, а теперь мне не до вас. Играем в изменение сексуальной ориентации».
И тут Мерцалов сделал стойку, как пойнтер на дичь.
Он увидел, что из служебного подъезда выходит группа мужчин, человек восемь. Что-что, а двигаться эти люди умели – с грацией и пластикой диких зверей. Почти у всех них были длинные волосы.
«Часть балетной труппы, – проговорил про себя Мерцалов, не спуская глаз с мужчин. – Гомики, пидары гнойные».
У не посвященного в балетную жизнь поведение танцоров вызвало бы недоумение. Их манеры были жеманными, голоса – неестественно высокими, в речи мужчин звучали дамские кокетливые интонации. Некоторые из танцоров не смыли театральный грим, оставив подкрашенными глаза, губы. Не очень-то скрывая своих сексуальных пристрастий, а скорее демонстрируя их, танцоры громко переговаривались.
Олег Мерцалов шел за голубыми, стараясь не очень маячить, что удавалось с трудом, так как улица была пустынна. Ему хорошо была слышна их болтовня, которая и забавляла, и вызывала омерзение.
Самый женоподобный из всех, с продолговатым мечтательным лицом, Виктор Панфилов, обнял за плечи идущего рядом с ним коллегу по балету. Тот игриво покачал головой и погрозил Виктору пальцем:
– Не боишься, Петр ревновать начнет?
– А ты что, его жена? – усмехнулся Виктор. – Только жене ревновать позволено и мужу.
– Я тебе сейчас сделаю жену и мужа, – раздался сзади высокий, немного визгливый голос, и Петр со всей силы хлопнул Панфилова ладонью по ягодицам. – Ты смотри мне, носильщик!
– Почему это я носильщик?!
– А кто же у нас трипак в труппу носит? Носишь – значит, носильщик.
– Это он носит, – Виктор, ничуть не Смутившись, ткнул пальцем в бредущего рядом с ним мрачного брюнета, волосы которого туго стягивала на затылке резинка. – Это он все, бисексуал проклятый, у наших баб подхватил и к нам в компанию занес!
– Ах, так это он, мерзавец?
– Мне черт знает что для жены пришлось выдумывать! Но она все равно не поверила.
– Ты погоди бисексуалом обзываться, – произнес мрачный брюнет, – у самого жена, а приличным человеком себя считаешь. Натурал ты долбаный.
– Ошибка молодости, – Панфилов тряхнул локонами, – не выгонять же ее теперь на улицу, как собаку?
Мы в ответе за тех, кого приручили.
Голубые засмеялись, кто-то из них подначил Панфилова:
– Куда же ты ее выгонишь – как-никак, не она в твоей квартире живет, а ты в ее.
Виктор, манерно растягивая слова, сказал:
– Ну почему мы, такие хорошие правильные люди, ругаемся между собой? Нас и так окружают одни враги.
Артист балета, которого обнимал Панфилов, сбросил его руку с плеча и глубоко вздохнул:
– Пить-то как хочется! – взгляд его густо подкрашенных глаз задержался на вывеске гастронома.
Мерцалов поглубже натянул на голову вязаную шапку, поднял меховой воротник кожаной куртки и зашел в магазин за артистами следом. Они не стали задерживаться ни у одного из отделов, а сразу поспешили к небольшому кафетерию, расположенному в самом конце торгового зала. Здесь стояли пластиковые столы, стулья, продавались алкогольные напитки, кофе, мороженое, кондитерские изделия и тощие бутерброды.
Бармен, увидев постоянных посетителей, радостно заулыбался и поздоровался с каждым за руку. Мерцалов навскид поставил бармену диагноз:
«Тоже педик. Уж слишком томный взгляд и чувственный изгиб губ – у нормальных мужиков такого нет».
– Шестнадцать банок пива, – бросил бармену вместо приветствия танцор Виктор Панфилов.
Бармен плотоядно усмехнулся:
– А расплачиваться чем будешь?
– Да чем угодно: можно деньгами, а можно и натурой. Как тебе больше нравится.
Один из товарищей Панфилова рассмеялся:
– За него всегда женщина платит, Задницей ее зовут – и кормит его и поит.
Виктор же, сложив губы бантиком, будто для поцелуя, опустил свою узкую ладонь на руку бармену. Молоденькая девушка, подошедшая к прилавку кафетерия и собравшаяся было что-то заказать, презрительно скривилась, не сумев скрыть природного отвращения.
– Постеснялись бы…
Панфилов, не убирая ладонь с руки бармена, сказал:
