Выйти из поезда Мерцалов решился только в Смоленске – городе, где когда-то жил некоторое время. Но теперь крупный областной центр показался ему убогим захолустьем. И хотя Олег прекрасно знал, что Смоленск больше того же Цюриха, все равно сравнение оказывалось не в пользу русского города. Но это в какой-то мере и успокаивало. Мерцалов боялся, что Россия за те годы, пока его не было здесь, изменилась слишком круто. А это оказалось вздором западной прессы.
Мерцалов увидел все те же бесхозяйственность и запущенность. Лишь только одеждой россияне почти не отличались теперь от жителей западных стран. Но и эта перемена была ему на руку. Значит, на родине он ничем не будет выделяться.
Первым, с кем заговорил Мерцалов, оказался молодой парень в дутой куртке, устроившийся под фонарным столбом и предлагавший пассажирам обменивать белорусские деньги на русские. В руках он держал пухлую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой, и заунывно вещал:
– Рубли, доллары, марочки… Марочки, доллары, рубли… Подходите… Быстрые, хорошие деньги.
– Почем продаешь? – поинтересовался Олег.
Валютчик встрепенулся.
– Баксы сдаете? – его лицо приобрело более осмысленное выражение. – Очень выгодный курс…
Мерцалов чуть напрягся. Если меняла сразу определил, что у него есть доллары для продажи, значит, чем-то он себя выдал.
«Может, виноват легкий акцент, который у меня появился, как следствие знания нескольких языков, очень далеких от русского? Или все-таки дело во внешности?»
Мерцалов вынул из кармана паспорт, в который было заложено несколько купюр, и сунул парню бумажку в десять долларов.
– На рубли менять?
– Конечно. Как-никак в Москву еду.
Даже при скупом освещении перрона бросалась в глаза смуглость Мерцалова, чрезмерная для середины зимы. Других клиентов не предвиделось, мало кому требуется менять деньги по грабительскому курсу среди ночи, и поэтому валютчик скуки ради завел разговор:
– В Африке отдыхали?
– Да, на Красном море, – спокойно ответил Мерцалов, принимая тонкую стопочку российских денег.
Прежде чем спрятать в карман, он пересчитал их. Валютчика это задело.
– Мне обманывать смысла нету! – радостно сообщил он. – Стою па одном и том же месте, если кого обману – самому дороже.
– Я же не сказал, что ты меня обманул, – с легким раздражением проговорил Мерцалов, поняв, что и привычки его немного изменились после жизни вдали от родины: рассейскую расточительность сменил трезвый расчет.
– Конечно, считать деньги – это ваше право. Как говорится, считайте деньги не отходя от кассы, но все-таки обидно.
– Не обижайся.
И тут Мерцалов чуть не рассмеялся.
«Раз замечаю за собой, что изменился, значит, дела не так плохи, значит, не все еще потеряно. Я русский и русским остался. Вот только дождаться, пока лоск, наведенный на меня за границей, потускнеет, оботрется, и тогда – хоть в пивную, хоть к бомжам. Никто ни за что не разглядит во мне чужака!»
Приободренный таким выводом, он вошел в купе, улегся на диванчик и уже спокойно продремал остаток пути до самой Москвы.
* * *
Когда Олег Мерцалов ступил на перрон Белорусского вокзала, то ему показалось, будто он никогда и не покидал Москвы. Он тут же включился в бешеный ритм московской жизни.
В родной столице никто ему не оставлял машины на привокзальной площади, да этого и не требовалось: в большом городе, чтобы затеряться, куда удобнее пользоваться общественным транспортом или своими двоими. На машине же оторваться от слежки практически невозможно. А вот задержаться у перекрестка и рвануть потом на желтый свет, перебегая проезжую часть перед готовыми сорваться с места автомобилями – лучшего способа и не придумаешь. Потом пара поворотов, подземный переход – и ищи ветра в поле.
Однако все остальные привычки Мерцалова заказчиками убийства были учтены. Мерцалов вместе с другими пассажирами и встречающими поезд Прага – Москва бодро прошагал перрон, но затем свернул не вправо, к выходу на площадь, а вошел в здание вокзала.
Немного постояв у газетного киоска, он отошел к автоматическим камерам хранения. Чтобы зря не блуждать, высмотрел номер на торце ряда ячеек и шагнул в нужный ему проход. То ли специально, то ли случайно оказалось, что номер его ячейки 666.
«Число Зверя! Дьявола из Апокалипсиса», – усмехнулся Мерцалов, по памяти набирая трехзначный код и букву "Р".
Потянул на себя черную пластмассовую ручку.
Ячейка открылась. В ней стояла все та же спортивная сумка, которую он последний раз держал в руках, опуская в багажник «вольво» неподалеку от отеля со звучным названием «Пещера горного короля».
Олег взвесил сумку в руке, как бы проверяя, все ли там на месте. Открывать ее, даже в одиночестве, без гарантии того, что за ним нет посторонних глаз, Мерцалов не стал.
«Ха, наверняка эта сумка плыла вместе со мной на пароме, только я об этом ничего не знал».
В боковом кармане сумки Мерцалов нащупал плотные книжечки документов. Вытащил паспорт, раскрыл и узнал, что сейчас он не Олег Мерцалов, а Прохоров Виталий Антонович, житель подмосковного Калининграда. Имелся и штамп с пропиской и даже штамп загса, зарегистрировавшего его брак с Прохоровой Анной Ивановной 1960 года рождения. С этими документами можно было чувствовать себя в Москве в полной безопасности.
Еще в том же кармашке обнаружился и конверт с тремя тысячами долларов: половина сотенными купюрами, половина – более мелкими.
«Командировочные», – хмыкнул он, возвращаясь к русской лексике.
Мерцалов уже давно не испытывал волнения, когда ему приходилось забирать сумки с оружием и спецснаряжением в камерах хранения вокзалов. Обычно перед этим производилась проверка с использованием «подсадной утки». Подсылался некий человек, который открывал ячейку, брал сумку и выходил с ней из вокзала.
В это время за ним велось наблюдение. Если же возникало хоть малейшее подозрение на слежку, тут же шел в ход запасной вариант и Мерцалова ставили об этом в известность. Чаще всего использовали какой-нибудь знак – допустим, сделанный мелом на ступеньках.
Действовали следующим образом. Человек останавливался, вроде бы завязать шнурки на ботинках, и мелом писал несколько цифр на вертикальной части ступеньки, чтобы отметки не затерлись сотнями ног. Например, на третьей ступеньке – цифры 2 и 3; это расшифровывалось так: третья ступенька – 300, плюс 23 – 323.
На следующей ступеньке могли стоять еще одна-две цифры, на следующей – еще, и таким образом складывался номер телефона, по которому надо было позвонить. И самое главное, служба слежения, даже засекшая, как делается надпись, не могла поймать человека, которому эти шпаргалки предназначались. Ведь иногда надписи делали на ступеньках, которые можно было рассмотреть из окна идущего трамвая, троллейбуса…
