Глеб почему-то с улыбкой вспомнил, как еще до Перестройки ему довелось пересечь всю Чечню на автомобиле. Вспомнил, насколько плохие там дороги, вспомнил, что там было множество магазинчиков, которые предназначались для торговли автомобильными запчастями. Но, как правило, ассортимент этих магазинчиков ограничивался снятым с разбившегося где-нибудь в ущелье «жигуля» или «запорожца» аккумулятором, даже не очищенным от грязи. Еще Глебу вспомнилось, что на дорогах Чечни местные женщины продавали кукурузу и стоил початок ровно рубль, не больше и не меньше, тогда как в Средней полосе, на Кубани, на Украине такая же кукуруза обходилась в двадцать-тридцать копеек. Вообще, все не магазинные цены начинались в Чечено-Ингушетии с рубля.
"Подумать только, – рассуждал Глеб, – вот Анечка, дочь Ирины, и не помнит, что когда-то существовали разнообразные мелкие монетки, они были полноценными деньгами, потому что на них можно было что-нибудь купить. Анечка не знает, что за два гривенника можно было купить золотистый початок кукурузы, посыпанный крупной солью, или порцию мороженого, или билет в кино. А что можно купить на современный медный полтинник?.. Интересно, с чем же столкнется мальчик, которого родит Ирина? Что увидит мой сын, когда начнет понимать, что происходит вокруг него?
Удивительное дело, – рассуждал Глеб, вытаскивая из кармана сигарету, – в последнее время жизнь меняется так быстро и с такой скоростью исчезают обычаи, появляются новые – и тоже исчезают, что даже не успеваешь этого заметить".
* * *
Глеб успел вернуться в клинику с ароматным букетом цветов – прекрасных орхидей – еще до того, как Ирина пришла в себя. Уже знакомая Глебу высокая худощавая блондинка, фройляйн Лауденбах, одна из помощниц Клауса Хинкеля, принесла в палату вазу и установила в нее цветы. С восхищением поглядывая то на цветы, то на Глеба, девушка сказала:
– Вы так любите свою жену!.. – в ее голосе прозвучала легкая грусть. Глеб понял эту грусть.
«Ничего, девушка, – подумал он, – может, и тебе повезет. Да наверняка повезет, и ты встретишь человека, который будет тебя любить, будет тобой дорожить и станет о тебе заботиться».
Фройляйн Лауденбах с беспокойством оглянулась. на Ирину, на щеках которой появился румянец. Затем подошла к Глебу и заговорила шепотом:
– Знаете, господин Каминский, когда больной после операции выходит из наркоза, его самочувствие может ухудшиться, может открыться рвота. И наверное, вам стоит приехать вечером. Вы оставьте цветы, я скажу вашей супруге, что вы были здесь. Лучше, господин Каминский, вам не присутствовать, вашей супруге потом будет тягостно вспоминать об этом.
Глеб понимающе кивнул. Уж что-что, а наркоз за свою жизнь он пережил не один раз и отлично помнил те гнусные ощущения, которые преследовали его после каждой операции.
«Не дай Бог, так же тяжело будет и Ирине!»
Глеб отчетливо помнил, как задыхался и скрежетал зубами, безуспешно пытаясь подавить в себе мучительную горячую волну тошноты.
"Неужели то же самое случится и с Ириной? Может быть, действительно фройляйн права, и я навещу Ирину вечером? А пока есть время, стоит поработать. Я хочу, порыться в записной книжке того русского толстяка.
Могу побиться об заклад, что отыщется информация, заслуживающая внимания".
Глеб взглянул на Ирину и заметил, что она, еще не придя в себя, зашевелилась на кровати, сдавленно застонала…
– Да-да, мне лучше уйти.
Глеб вспомнил, как ему было неприятно не то, что его вытошнило, а то, что это видели другие, и то, что этим он причинил окружающим неудобство. Поблагодарив фройляйн Лаудснбах, которая осталась в палате, Глеб покинул клинику и отправился в отель. Он заказал ужин в номер и стал изучать свою находку. Записная книжка говорит о хозяине гораздо больше, чем это может предположить человек, никогда не занимавшийся подобным анализом.
Многое из того, что Глебу стало известно через четыре часа кропотливой работы, следовало уточнить в Москве, перепроверить по своей личной картотеке.
Кое-какая информация его настораживала. Фамилии, время от времени появлявшиеся на маленьком экране, говорили, и говорили достаточно красноречиво, о том, что владелец электронной записной книжки не последний человек в России и его связи обширны как в деловом мире, так и в политическом.
Очень часто фигурировали фамилии членов кабинета министров, а также людей, занимающих ключевые посты в акционерных обществах «Газпром», «Нефтепром» и «Лукойл».
Появлялись и исчезали на экране служебные телефоны, квартирные телефоны, телефоны дач, мобильные телефоны, номера банковских счетов, названия документов, адреса мужчин и женщин в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске, Берлине, Риме, Осло, Копенгагене… Больше всего Сиверова заинтересовал подраздел, где фиксировались прошедшие встречи и планировались новые, на которые владелец записной книжки способ вряд ли отправится. В общем, информация, которую извлекал Глеб, была невероятно интересна и полезна, тем более, для такого человека, как Слепой. Он еще не предполагал, как воспользуется этой информацией, но уже предчувствовал, что случайно подобранная записная книжка сыграет важную роль в его судьбе.
«Этот толстый деятель, конечно, знает намного больше, чем записано в его электронной книжке. И не иначе, высшим силам было угодно, чтобы я оказался в банке в тот момент, когда был совершен налет. Естественно, возвращать записную книжку хозяину я не стану, пусть побудет у меня. Скорее всего, никто не видел, как я се присвоил. А если кто и видел, то вряд ли вспомнит и скажет… Хозяин, естественно, станет ее искать. Потерять такую книжку – это намного хуже, чем потерять паспорт или кошелек с крупной суммой».
* * *
Перед самым католическим Рождеством, буквально за день до этого праздника, столь чтимого в Европе, на стол генерала Федора Филипповича Потапчука легла аналитическая записка, подготовленная специалистами из его управления. Записка уместилась на трех листах, и генерал Потапчук, наморщив лоб, сдвинув к переносице свои кустистые седые брови, держа в левой руке сигарету, с которой вот-вот уже готов был сорваться сизый цилиндрик пепла, а в правой – остро отточенный красный карандаш, просматривал записку с напряженным вниманием. Дочитав до конца и черкнув несколько пометок на широких полях, генерал Потапчук подытожил следующим образом:
– Не может быть! Это мои фантазии, – он с силой вдавил сигарету в дно хрустальной пепельницы и выдохнул клубочек голубоватого дыма. – Все это мои фантазии.
Но картина, которую генерал Потапчук сложил, как мозаику, из фактов, содержащихся в записке, не являлась плодом его воображения, как бы того ни хотелось генералу, а была реальной, законченной, и погрешности могли быть только в деталях. В целом же все убедительно свидетельствовало о крупномасштабном заговоре. В бумагах, лежащих перед генералом на огромном дубовом столе, помимо прочей разнообразной информации, содержалась информация по двум убийствам, найти логическую связь между которыми мог человек, располагающий определенными сведениями. И генерал Потапчук эту связь нашел.
